На исходе осени года син-чоу[132] отец подхватил малярию и принужден был вернуться домой, в ознобе он просил разжечь огонь, в жару требовал принести льда. Моим советам он не внимал, а когда болезнь дополнилась тифом, стал угасать с каждым днем. Я находился рядом, подносил целебные отвары, не смыкал глаз ни днем ни ночью — и так весь месяц. К тому времени занемогла Юнь. И душевно, и физически я был так изнурен, что не передать словами. Однажды отец призвал меня, чтобы сказать последнюю волю:
— Я тяжело болен, боюсь, уже не встану. Ты держишься за свои несколько книг и по сей день не ведаешь, как прокормиться. Потому препоручаю тебя моему побратиму Цзян Сы-чжаю в надежде, что ты продолжишь мое дело.
В тот же день прибыл Сы-чжай. Мне было велено пред ложем отца поклониться ему, как наставнику. А по прошествии нескольких дней отца осмотрел первейший лекарь Сюй Гуан-лянь и взялся излечить его. Отец стал понемногу поправляться. Благодаря искусству Сюя, Юнь тоже поднялась с постели. А я? С той поры началась моя служба в управе. Служба не доставляла мне ни малейшего удовольствия, стоит ли писать о ней здесь? Думаю, что следует. Ибо с того дня, как я забросил книги, начались мои блуждания и странствия.
Имя моего нового наставника было Сян. В ту зиму я начал под его присмотром служить в Фэнсяньской управе[133]. Вместе со мной проходил службу Гу Цзинь-цзянь, молодой человек родом из Сучжоу, второе имя его было Хун-гань, прозвание Цзы-ся, по натуре он был великодушен, тверд, и если уже доверял, то держался дружбы без колебаний. Он был годом старше меня, и я называл его старшим братом. В ответ Хун-гань звал меня младшим братом, выказывая дружеское расположение. Так первый раз в жизни я познал дружбу. К скорби моей, на двадцать втором году мой друг скончался, и с той поры я замкнулся в себе.
Ныне мне пошел сорок шестой год, и я не знаю, встречу ли в этом безбрежном море жизни друга, подобного Хун-ганю? Вспоминаю, что в годы, когда завязалась наша дружба, мы были полны мечтаний, а по временам вдохновлялись идеей поселиться в горах. В канун праздника девятого дня девятой луны я и Хун-гань оказались в Сучжоу. Мой отец и один из родственников, по имени Ван Сяо-цзя, собрались устроить пиршество, пригласив на него актерок, чтобы те дали представление. Предполагая, что будет скучно, я уговорился с моим другом подняться на Холодную гору для выбора места, где мы могли бы поставить хижину. На другой день едва забрезжил рассвет Хун-гань уже поджидал меня у ворот. Юнь собрала для нас небольшую плетенку с едой и вином. Мы взяли провизию и вышли из городских ворот Сюймынь, заглянули в харчевню, поели, потом перешли речку Сюйцзян и у моста, что подле рынка фиников на Хэнтанской дороге, наняли небольшую лодку. Солнце еще не достигло зенита, а мы уже добрались до Холодной горы. Лодочник оказался человеком добросовестным, по нашей просьбе он взял рису, чтобы сварить нам еду. Мы сошли на берег и направились к Храму срединного пика — храм стоит к югу от Старого приюта отшельника Чжи-сина. Подле ворот храма, скрытого в глубине сада, царила тишина, земли были заброшены, сами монахи — праздны, те двое, что нам встретились, ходили в нищенских отрепьях и босяком, они не пожелали завязать с нами знакомство. Мы не хотели задерживаться и поэтому не стали углубляться в монастырские владения.