Мы позвали лодочника выпить с нами, а потом пели, насвистывали мелодии, веселились от души. Местные жители по ошибке приняли нас за тех, кто ищет место для погребения, и наперебой стали предлагать разные места, благоприятные, по их понятию, с точки зрения расположения вод и направления ветров[134]. Хун-гань сказал:
— У вас, я вижу, одно на уме. Не говорите мне о водах и ветрах.
Увы! Но его слова оказались пророческими[135].
Наконец, бутыль с вином опустела, каждый из нас нарвал полевых хризантем, коими мы украсили волосы. Солнце садилось, когда мы тронулись в обратный путь, к следующей страже я был уже дома. Гости, однако, не разошлись.
Юнь по секрету шепнула мне:
— Среди актрис — Лань Гуань, Повелительница орхидей. Держится с достоинством, можешь позвать.
Я сделал вид, что передаю указание матушки, и окликнул ее, потом вошел в комнату, взял ее за локоток, скосив при том на нее глаза: и вправду, пухлый подбородочек, густо вымазана белилами. Я обернулся и шепнул Юнь:
— Красива-то красива, однако, думаю, что ее слава не соответствует правде.
Юнь заметила:
Но пухлость — ведь знак счастливой судьбы. В ответ я возразил:
Вспомни беду в Мавэе[136]. Уж какое счастье выпало на долю Юй-хуань — Нефритового браслета?!
Под каким-то предлогом Юнь отослала певицу обратно. Она спросила:
— А что, сегодня господин опять сильно пьян?
Я стал подробно описывать ей наше странствие, и она в воображении своем долго путешествовала с нами.
Весной года гуй-мао[137] я сопровождал своего учителя Сы-чжая в Янчжоу — так впервые я увидал горы Цзиньшань и Цзяошань[138] — Золотую и Опаленную. Золотую гору надо рассматривать издали, на Опаленную лучше глядеть вблизи. За все случаи, что я бывал в тех местах, мне ни разу не удалось совершить на них восхождение. Мы переехали через Янцзы и повернули на север. Поэт Юй-ян[139] сказал о Янчжоу: «Зеленые ивы вдоль городской стены — это Янчжоу». И это соответствовало действительности.
Пиншаньтан[140] (пиншаньский храм) отстоит от города на три-четыре ли, однако по дороге пришлось пройти все девять. Хотя весь комплекс — плод рук человеческих, вычурность замысла увязана с природным ландшафтом, так что даже легендарно знаменитые сады[141], пышно называемые «высокие врата обители бессмертных», «белояшмовые пруды богини Сиванму», «нефритовые терема и лунные дворцы», не могли бы спорить в красоте с Пиншаньтаном. Прелесть Пиншаньтана заключена в единстве, с коим сады, разбросанные вокруг строений и беседок, располагаются в пространстве от городской стены до самых гор. Ведь в искусстве пейзажа самое трудное — создать непосредственный переход от города к горам.