Норман без труда рассеял мое заблуждение. Виновны в происшествии именно "деррики", которые в нескольких милях отсюда заполонили берег и шагнули даже в море. По словам Нормана, его пятку обесчестила не смола, а нефть, плавающая в воде; он в этом уверен, если я сомневаюсь, то могу навести справки... Я с улыбкой прервала его.
- Ладно, Норман... Впрочем, это вопрос темперамента.
- Как темперамента?
- Да. Я, например, предпочитаю думать, что в вашей беде повинны рыбачьи баркасы.
- Почему?
- Потому что так поэтичнее.
Он повернул ко мне удивленное лицо.
- В конце концов, что с вами сегодня происходит, Эгнис?
Стараясь заглянуть мне в глаза, он отвел руку назад и уперся ладонью в песок. При этом движении торс его слегка изогнулся, подчеркнув широкий разворот плечей и тонкость талии. В эту минуту две мысли одновременно пронеслись у меня в голове: "Как он может быть таким прекрасным?" и "Как он может не понимать?"
Его глаза, черные, как агат, впились, не моргая, в мое лицо. Впервые с того времени, как я узнала Нормана, я без малейшего смятения встретила их лучи. Я даже улыбнулась, и улыбка эта тоже была для меня непривычно новой, ибо если до сегодняшнего дня к моей нежности и примешивалось порой сомнение и разочарование, то впервые это случилось в присутствии моего друга, когда он находился от меня на расстоянии всего полуметра, когда его рука, его взгляд, его губы почти касались меня, - я улыбнулась, и не будь Норман Норманом, он сразу бы все понял и ничего бы мне не пришлось объяснять, ничего сообщать.
И я предпочла отложить объяснение.
- Мне самой неприятно, Норман, я, видимо, перенервничала. Плохо спала. - Это было истинной правдой. - Поплаваю пять минут кролем, и все пройдет.
Я поднялась, ласково провела кончиками пальцев по его затылку и щеке, что, впрочем, уже давно перестало быть для меня привычным жестом. Я подобрала волосы, надела резиновую шапочку и побежала к воде.
Она оказалась не такой холодной, как я боялась, и непривычно спокойной для Тихого океана. Я не торопилась уплыть, слабо шевеля руками среди негрозных волн. Ровно настолько, чтобы держаться на месте. Мне был виден Норман. Он перестал скрести пятку и не лежал на песке по примеру прочих, желавших "набраться" побольше солнца. Он неподвижно сидел на корточках; я мне подумалось, что он глядит на меня и о чем-то размышляет.
Именно в эту неповторимую минуту - помню это отлично, - лениво держась на поверхности воды, я наконец ясно осознала смысл своей неудачи. До приезда в Соединенные Штаты я не знала любви, не знала даже чувства любви; как же я могла предвидеть, что любовь к Норману заведет меня в тупик? Я имею в виду не те трудности, которые помешали бы нашему браку. Так или иначе, я все равно вышла бы замуж без согласия своей семьи, я в этом всегда была уверена. Нет: самый характер нашей любви стал причиной того, что она с первой же встречи была обречена. Я слишком любила красоту Нормана, и то, что он такой необычный, и его новизну в моих глазах. А вот внутренней близости недоставало. Недоставало моему уму, сердцу, а особенно моим ночам.