– Нет, кольцо не из парюры, хотя и тоже с сапфиром. Боюсь, вас ввели в заблуждение.
К ним стремительными шагами уже подошел маэстро Бертуччи.
– Что-нибудь не так, сударыня? – спросил потомок итальянцев, и по его лицу было видно, что если не так, если граф Лукашевский хоть чем-то посмел задеть милейшую баронессу Корф, то он пожалеет, что родился на свет, и даже восемь дочерей полицмейстера де Ланжере его не спасут.
– Нет, – ответила баронесса, – мы просто разговариваем. О фамильных драгоценностях.
Чувствуя в душе разочарование, граф Лукашевский убрал кольцо в карман и отошел, а общество двинулось к выходу из особняка, чтобы полюбоваться большим фейерверком.
В доме Русалкиных Наденька закончила расчесывать волосы и села у окна. А потом в небе началась огненная феерия. Это было так красиво, так необычно, что у девушки захватило дух.
– Аполлон! Женечка! Сюда, сюда, смотрите скорей!
Но Аполлон ответил, что не видит ничего особенного в происходящем, фейерверк как фейерверк, и вообще, на свете есть куда более важные вещи. А кузен Евгений лишь укоризненно вздохнул и уронил, что подобные излишества – следствие угодничества и пресмыкательства перед особой, от которой власти ожидают для себя неприятностей, вот они и стараются расположить ее к себе.
– Каждый день, – пробасил студент, – то обеды, то праздники. Притом что народ бедствует!
Впрочем, народ, собравшийся на площади, от души веселился, глядя на сказочное действо в небе. Потому что людям, что бы там ни твердили материалисты, нужен не только хлеб, но и зрелища.
Под конец в небе выписался огненный вензель А.К., и тут веселье достигло наивысшей точки. Поэтому, может быть, никто не обратил внимания на темную карету, которая подкатила к губернаторскому особняку.
Из кареты вышел молодой человек во фраке, худощавый и изящный, и вошел в дом. Швейцар, стоявший у дверей и одним глазом косившийся на фейерверк, приосанился и сурово осведомился, приглашен ли молодой человек на вечер.
– Нет, – беззаботно ответил тот. – Наверное, это ужасно, как вы думаете?
В то же время его рука – довольно красивая, надо признать, рука, которую портило разве что то обстоятельство, что перстней на ней было больше, чем пальцев, – порхнула в карман фрака и извлекла из него радужную бумажку.
– Сударь, – в священном ужасе пролепетал швейцар, – но я не могу вас пропустить!
Молодой человек улыбнулся, и тут же швейцар рассмотрел, что в тонких пальцах уже было зажато две бумажки, а не одна. В следующее мгновение пальцы скользнули в карман швейцара и вновь показались наружу, но уже без бумажек.