Темно, на дне, Цыбин знал Фомич - это судья, и то, что он скажет закон. Похолодевшими пальцами вцепившись в топор, Цыбин ждал.
Сквозь косые, серые веревки дождя ела виднелась уже совсем близко. С трудом, чуть слышно Фомич сказал, не глядя на Цыбина:
- Руби...
У Цыбина перехватило горло, чтобы; не видеть - он зажмурился; поднял топор. И закрытыми глаза тотчас же увидел: серебряное кольцо на руке у Анны; белые водяные вихры от играющей в море селедки, бабье лицо человека в мурманке, хозяйку с желтыми волосатми и елу, какой она стояла там, в гавани, радостную, нарядную, как невеста.
Цыбин громко всхлипнул, бросил топор, и ничего не видя, хватаясь за что попало, пошел - все равно куда. Там, где позади него остались все - ударили топором еще раз, еще раз. Елы больше не было, больше не было ничего.
Цыбин сидел на полу, на палубе, возле лебедки. Через ноги перекатывалась вода, и он видел за бортом круглую, черную воду, так, не понимая, видело бы ее зеркало, если его поставить тут, возле лебедки. Потом, как будто сквозь двойную зимнюю раму, Цыбин услышал: кто-то говорит с ним. Это был Олаф. По лицу его катились крупные слезы, он говорил Цыбину: "Ты не плачь, пожалуйста, не плачь". - "Я - ничего-..." - сказал, а может быть, только хотел сказать Цыбин.
Олаф встал и, стоя над Цыбиным, вгляделся в серый, хлещущий воздух. Он толкнул в плечо Цыбина, глаза у него блестели.
- Гляди, гляди! - крикнул он Цыбину. Цыбин поднял голову и увидел свею. елу. Теперь, без буксира, еще легче резала воду, она неслась сюда, к Цыбину, она не хотела бросить его, она сейчас будет совсем близко. У Цыбина сразу налились теплым, стали живыми ноги, руки, глаза, он вскочил... Ела - тут, она - тут, ему нужно что-то сделать - и опять все будет хорошо.
- Эй, эй! Куда! - услышал Цыбин и потом еще что-то по-норвежски - это, должно быть звала хозяйка елы. Потом сейчас же понял: - это Клаус, он на корме возле Фомича. И успел увидеть еще Фомич, глядя одним глазом на елу, круто поворачивает бот, чтобы елу пронесло мимо, - чтобы она не задела.
Все это мгновенно падало одно за другим. Нос елы мелькнул за кормой, она обогнала, ее ударило ветром, на одну секунду она ласково, тесно прижалась к боту. И этой секунды Цыбину было довольно, чтобы прыгнуть туда, к себе, на свою елу. Ей как будто это и было нужно: она сейчас же отошла от бота, и Цыбин уже не слышал, как вслед ему кричали Фомич, Клаус и Олаф.
Сквозь косо хлещущий сумрак они еще два раза увидели елу. Второй раз она была отделена от них и от всего мира глубокой водяной ямой - Цыбина они уже больше не могли разглядеть.