А вот с оперой дела обстояли хуже. Мы рискнули посетить премьеру «Жизни за царя» (для меня привычнее — «Иван Сусанин»). Про подготовку этого спектакля радио и телевидение прожужжали все уши, и мы с Машей, разумеется, решили побаловать себя зрелищем «шедевра современной режиссерской мысли, не скованной обветшалыми канонами».
Мы простодушно не приобрели программку, поскольку либретто знали практически наизусть. Однако первая же картина поставила нас в тупик, ясно давая понять, что обветшалых канонов мы не дождемся. Мы узрели… мм… нечто. Мне оно больше всего напомнило картины Босха. Много мелких, не связанных между собой и довольно неприятных фрагментов — какие-то верстаки, покореженные фонарные столбы, торчащие из земли палки. Взор радовали лишь две вещи — большой гипсовый лось и колодец с огромнейшим журавлем, перерезающим всю сцену.
Я не сразу обнаружила, что среди этого разнообразия таятся мелкие фигурки певцов. А обнаружив, поняла, что либретто мне не помешало бы. Очень хотелось знать, где и в какую эпоху люди носят такие наряды. Если бы постановщиком был иностранец, я бы решила, что вижу его представление о русском народном стиле, однако со стороны нашего соотечественника подобное заподозрить трудно.
Польский акт навел меня на мысль, что я просто-напросто смотрю пародию. В зале с колоннами происходило множество интереснейших вещей. Например, танцевали балерины в белых пачках и огромных кокошниках, юноши в аксельбантах и маленькие девочки со штыками в руках. Хор в это время гордо потрясал мобильными телефонами.
Все это было бы даже любопытно, если б не два минуса. Музыка Глинки и текст Розена. Они удивительно мешали. С текстом несколько легче — дикция певцов исключала возможность разобрать слова. Я, правда, довольно хорошо их помнила, однако изо всех сил старалась выбросить из головы.
С музыкой подобный номер не прошел — уж больно хороша. Оставался выбор — закрыть глаза или заткнуть уши. Совместить видео- и звукоряд было невозможно. Но я с непонятным упрямством продолжала пялиться, надеясь, что рано или поздно дозрею до гениальной концепции авторов спектакля.
Маша в последнем антракте жестко потребовала, чтобы я зрела не поздно, а рано. Действительно, было уже полдвенадцатого, а вход в метро заканчивается в двенадцать двадцать (и от театра до метро — четверть часа езды). Антракт же, по загадочному закону Мариинки, все тянулся и тянулся сверх положенного.
Я пожалела артистов хора. Я-то могу сбежать, а им, говорят, частенько приходится ночевать прямо на рабочем месте.