— А… — протянула она. — Жаль, что ты не заехал к бабушке, но раз письма были срочные…
— Очень срочные, — отвечал он, удивленный ее настойчивостью. — Да мне и незачем было заезжать к твоей бабушке. Я не знал, что ты там.
Мэй обернулась и подошла к зеркалу, висевшему над камином. Когда она стояла, подняв руку, чтобы закрепить выбившуюся из затейливой прически прядь, Арчера поразила какая-то скованность и напряженность ее позы, и он подумал, что убийственное однообразие их жизни начинает сказываться и на ней. Потом он вспомнил, что, уходя утром из дому, слышал, как она с лестницы крикнула ему вдогонку, что будет ждать его у бабушки и они вместе поедут домой. Он весело ответил: «Ладно!», а потом, погрузившись в мечты, забыл о своем обещании. Теперь ему стало стыдно, но он рассердился, что такая пустячная оплошность ставится ему в вину после почти двухлетнего брака. Ему надоело жить в умеренно теплой атмосфере бесконечного медового месяца, без жарких порывов страсти, но со всеми ее притязаниями. Если бы Мэй высказала свои жалобы (а он подозревал, что их немало), он мог бы со смехом их отмести, но ее приучили прятать воображаемые раны под спартанской улыбкой.
Чтобы скрыть досаду, он осведомился о здоровье бабушки, и она отвечала, что миссис Минготт лучше, но что ее очень расстроили последние новости о Бофортах.
— Какие новости?
— Говорят, они собираются остаться в Нью-Йорке. По-моему, он хочет заняться страховым делом или чем-то в этом роде. Они подыскивают скромный домик.
Нелепость этой затеи не подлежала сомнению, и они поднялись в столовую. За обедом разговор вращался в своем обычном ограниченном кругу, но Арчер заметил, что жена его ни разу не упомянула ни о госпоже Оленской, ни о том, как встретила ее старуха Кэтрин. Хотя это его и обрадовало, однако же показалось несколько зловещим.
Кофе был сервирован в библиотеке, и Арчер, закурив сигару, снял с полки томик Мишле.[175] С тех пор как Мэй взяла себе в привычку вечерами, увидев у него в руках книгу стихов, просить, чтобы он почитал ей вслух, он пристрастился к истории — не потому, что не переносил звука собственного голоса, а потому, что всегда мог заранее предвидеть ее комментарии по поводу прочитанного. В дни их помолвки она (как он теперь понял) попросту повторяла его слова, но когда он перестал поставлять ей готовые суждения, начала высказывать свои, и эти комментарии портили ему все удовольствие.
Убедившись, что он остановил свой выбор на историческом труде, она достала свою рабочую корзинку, подвинула кресло к лампе с зеленым абажуром и вынула подушку, которую вышивала ему на диван. Она не была рукодельницей — ее большие сильные руки были созданы для верховой езды, гребли и других занятий на открытом воздухе, но раз все жены вышивают подушки своим мужьям, значит, и ей не следует пренебрегать еще одним доказательством супружеской преданности.