Довольно странно позвать его таким образом, а после о нем позабыть, но Арчер испытывал скорее любопытство, чем обиду. Самая атмосфера комнаты настолько отличалась от той, какою он до сих пор привык дышать, что застенчивость его исчезла в предвкушении чего-то увлекательного и неведомого. Он и раньше бывал в гостиных, задрапированных красным камчатным полотном с картинами «итальянской школы», но его поразило, что ветхий, взятый внаем домик Медоры, с его жалкими украшениями из пампасной травы и статуэтками Роджерса,[72] одним мановением руки и умелым использованием нескольких предметов был превращен в нечто уютное, «заграничное», смутно напоминающее сцены из старинных сентиментальных романов. Он попытался проникнуть в этот секрет, найти разгадку в том, как расставлены столы и стулья, в том, что в изящной вазе стоят всего лишь две алые розы (которых никто никогда не покупал меньше дюжины), в тонком аромате, который пропитывал все вокруг, напоминая не запах духов на носовом платке, а скорее атмосферу какого-то далекого восточного базара, где пахнет смесью турецкого кофе, серой амбры и засушенных роз.
Потом он задумался о том, как будет выглядеть гостиная Мэй. Он знал, что мистер Велланд, который был весьма щедр, уже присмотрел только что построенный дом на Восточной 39-й улице. Местность эта считалась отдаленной, и дом был сложен из отвратительного зеленовато-желтого камня, который молодые архитекторы использовали, протестуя против коричневого, чей однообразный цвет покрывал весь Нью-Йорк наподобие холодного шоколадного крема, но зато водопровод там был образцовый. Арчер хотел отправиться в путешествие и отложить вопрос о доме, но, хотя Велланды и одобряли длительный медовый месяц в Европе (а быть может, даже зиму в Египте), они настаивали, что молодоженам необходим собственный дом. Молодой человек чувствовал, что судьба его решена: до конца дней своих он будет каждый вечер подниматься по обрамленным чугунными перилами ступеням зеленовато-желтого подъезда и через вестибюль в стиле Помпеи проходить в переднюю с панелями из лакированного желтого дерева. Дальше его воображение не простиралось. Он знал, что на втором этаже имеется гостиная с фонарем, но не мог даже вообразить, как Мэй им распорядится. Она с легкостью переносила лиловый атлас и желтую стеганую обивку кресел в велландовской гостиной, где красовались столики под «буль»[73] и позолоченные горки, набитые новомодным саксонским фарфором. У него не было оснований полагать, что в своем собственном доме она пожелает видеть что-либо другое, и утешался лишь надеждой, что она, быть может, позволит ему обставить библиотеку по своему вкусу — разумеется, настоящим «истлейком»