Фотография, доставшаяся мне, была совсем иной. От нее за версту разило сексом. В конце концов, поза позволяла предположить, что блондинка — медсестра и раздевает прибывшего в больницу пациента. Однако подобная мысль казалась абсурдной. Обнаженного тела не было, но не оставалось ни малейшего сомнения, что через пару секунд девица сорвет со своего партнера то, что сумеет, и набросится на него всеми возможными способами. Более того — закрадывалось подозрение, что если взглянуть на фотографию снова, именно это там и узреешь, словно изображение не статично, а живет своей собственной жизнью.
Вытаскивать из пакета что-нибудь еще я не рискнула, решив подождать до дома. А дома ждали невыгулянные бандиты, причем Амишка жалобно скулил. Я наступила на горло собственному нетерпению и вывела их во двор. Песик радостно бросился вперед, потом вернулся, потом опять убежал и отсутствовал довольно долго, а, возвратившись, завыл так душераздирающе, что я поняла — он надеялся… надеялся на встречу с хозяйкой, которую не встретит больше никогда. Ненавижу, ненавижу того мерзавца, который убил Софью Александровну! Знаю: ненависть — неправедное чувство, однако ничего не могу с собой поделать. Я его ненавижу, и я приложу все усилия, чтобы его найти.
Мы поднялись в квартиру, и я дала Амишке печенья, хоть ему и нельзя. Но он на него даже не посмотрел. У меня так щемило сердце, словно кто-то сжимал его рукой. Я села и вывалила на стол все доставшееся мне добро. Оно разделялось на три категории: общая тетрадка в клеенчатой обложке, исписанная, судя по Любиным словам, Софьей Александровной, фотографии с негативами и разрозненные бумаги — в основном, какие-то справки.
Я решила, что судьба советует начать с фотографий. Их было много, и отнюдь не все, слава богу, посвящены эротике. Передо мной лежало девятнадцать конвертиков, каждый из которых, судя по всему, посвящался конкретному человеку — в основном, мне неизвестному. Впрочем, кое-кого я узнала. Например, на четырех снимках фигурировал Андрей — тот самый бывший уголовник, который возил нас за город. На первом он сидел на скамейке в парке рядом с каким-то типом, на втором с тем же типом обедал в кафе, на третьем выпивал с отвратительным мордоворотом, а на последнем высовывал голову из двери здания, украшенного вывеской «Милиция», и затравленно озирался. Все фотографии отличала та же особенность, что и снимок, увиденный мною раньше, — удивительная живость и… недвусмысленность, что ли? Например, никто не усомнился бы, что Андрей вовсе не случайно подсел на скамеечку к постороннему человеку, а хорошо знаком с соседом и ведет с ним серьезную беседу. Ну и что? Что мне это дает? Да ничего, пожалуй.