При набивании трубки все пространство (представленное жертвоприношениями силам шести направлений) и все вещи (представленные частицами табака) сужаются до масштабов единственной точки (чашеобразной части трубки или «сердца» трубки), так что трубка вмещает или, в действительности, является, вселенной, универсумом. Но поскольку трубка — вселенная, она также и человек, и тогда тот, кто набивает трубку должен отождествляться со вселенной, устанавливая при этом не только центр универсума, но и свой собственный центр; он, поэтому, «расширяет» эти шесть направлений пространства, фактически пребывающие внутри него самого. И таким «расширением» человек утрачивает свою частичность, фрагментарность и становится целым или святым: он разрушает иллюзию отделенности, обособленности. [89]
Трубка устанавливает мир между противоположными частями — между эго и бессознательным, собой и своими врагами, небом и землей, духом и материей, разумом и телом.
В своем Западном наследии мы утратили подобные ритуалы для установления отношений с бессознательным, с объективной землей и ее обитателями. Когда-то «слово» служило нам мостом к тем тайнам, которые объединяют нас. Эта связь между словом и трубкой прояснилась для меня несколько лет назад. В 1976 году я должен был лететь в Вашингтон по личному делу, и в конце последнего дня моего пребывания там, когда делать уже было нечего, что-то потянуло меня пойти на Капитолий. Там, под куполом, мои глаза натолкнулись на четыре эмблемы, выгравированные в камне над арочными сводами, символы наших отношений с индейцами. Одна в особенности поразила меня: поселенец держит свиток и читает написанное на нем «ДОГОВОР», в то время как индеец протягивает трубку. Я увидел, что трубка и печатное слово являются эквивалентами; оба они оказываются священными предметами.
В то время как для индейцев связь с духом осуществляется с помощью трубки (принцип эроса), такая же связь поддерживается для нас словом (принцип логоса). В отличие от индейцев у нас, однако, отсутствует живой ритуал, который освящал бы наши слова. Наши слова больше не переносят нас в священное время и не воссоединяют нас больше с нашим собственным центром или с центром всего сотворенного, как это делала трубка у индейцев. Юнг обсуждает эту проблему в "Нераскрытой самости":
Слишком мало внимания уделяется тому факту, что по причине нашего всеобщего безверия и атеизма, отличительного знака христианской эпохи, его высочайшим достижением стал врожденный порок нашего века: верховенство слова, Логоса, который выдвинут в качестве центральной фигуры нашей христианской веры. Слово стало буквально нашим богом и остается таковым, даже если мы знаем о христианстве лишь понаслышке. Слова типа «Общество» и «Государство» оказываются столь конкретными, что они почти персонифицированы…