— Я вызову Белявцева. Посмотрим.
Белявцев явился вскоре, делая вид, что вызов мало задел его, но острый глаз Карева сразу разгадал так старательно скрываемое волнение. Карев начал допрос первым, чтоб не дать Белявцеву опомниться.
— Мой командир роты Балашов, — сказал Карев, не спуская глаз с Белявцева, — доложил, что твоя настоящая фамилия Шишкин. Верно?
Еле заметно сузились коричневые глаза — вот и все, что заметил Карев. Ни мускул не дрогнул на лице. Белявцев даже улыбнулся:
— Я с таким же успехом могу обвинить в этом Балашова. Может, он Шишкин, а не я?
— Тогда почему ты молчал?
Этот, казалось, простой вопрос несколько сбил с толку Белявцева. И тут вступил Терентьев.
— Послушай, Белявцев, ты помнишь, в марте нас окружили каратели?
Белявцев уже овладел собой и спокойно повернулся к своему командиру:
— Еще бы!
— Ты, кажется, тогда заблудился? Или я спутал тебя с кем-то?
Белявцев быстро вскинул глаза, вздрогнул, встретившись с пристальным взглядом командира, что-то хотел сказать, но Терентьев опередил:
— Вспомнил: это же был ты!
— Неправда! — дрожащим голосом произнес Белявцев. — Неправда!
Карев помахал колодой карт, которые подобрал Миронов:
— Твои?
Белявцев понял, что попался. Карты были у Макаркина. Влип косоглазый Варнак, потащил за собой, раскололся сволочь. Автомат висел у Белявцева за спиной. Секунда решала главное: жить или нет. Белявцев неожиданно отпрыгнул в сторону, стараясь в это время перевести автомат на грудь, в боевое положение. Но маневр не удался. Бойцы охраны, предупрежденные о возможности такого исхода, стремительно налетели на бандюгу и, после короткой борьбы, заломили ему руки за спину.
Терентьев брезгливо поморщился и приказал:
— Уведите в шалаш. Караульте зорко: волк матерый.
— Дела-а, — задумчиво проговорил Карев. Терентьев молчал угрюмо.
Балашов проснулся от того, что рядом закашлял Остапенко. Вместе со сном оборвалось что-то в высшей степени приятное и горькое в то же время. Да, кажется, он побывал в родном городе. Привел Галю к себе домой, и мать плакала от радости… Галя зачем-то взяла веник и начала подметать пол. В мусоре очутились игральные карты, которые бросил Макаркин…
Через дыру перекрытия шалаша был виден голубой лоскуток неба. Тревожные мысли снова вернули старшину к суровой действительности. Привычная сосредоточенность овладела им, однако какое-то робкое, но радостное чувство то и дело напоминало о себе. Балашов не сразу сообразил, откуда взялось это чувство. Но вспомнил таки: вчера же он встретился с Мироновым!
— Остапенко, — позвал Балашов. — Иди скажи дневальному, чтоб поднимал хлопцев. Я сейчас приду.