– Здесь оно… – Хранитель памяти легко улегся на край, втянул ноздрями сырой воздух.
– Что нам делать? – тихо осведомился Артур. – Как его оттуда выманить?
– Ничо делать не надо, – усмехнулся за спиной президента Черный Дед. – Как бы оно нас не заманило…
Тускло мерцавший глаз на конце его посоха вспыхнул багровым огнем. Гвардейцы зашептали молитвы.
Из глубины колодца с невнятным журчанием поднималось жидкое зеркало.
– Ну-ка, убери псов. Ни одна зараза нас учуять не должна! – Человек с закрытым лицом говорил шепотом, но так властно, будто привык хозяйничать.
Благородный папа Степан Наливка еле сдержался, чтобы не осадить наглого незнакомца плеткой. Но сдержался, однако, не стал бучу затевать. Хватало на уральской земле бучи и без того.
С того момента, как погибла жена управителя железных дорог, по нему самому словно колоду железную прокатили. За ночь поседела наполовину голова его, замолчал надолго, и морщины на лбу как собрались, так больше не разгладились. До губернатора Степан в тот страшный день так и не добрался. Точнее – нашел губернатора уже мертвым, кишки ему каторжане выпустили. И прочим чиновникам, мытарям, клеркам. Всех перебили в конторе.
Степан вроде и не пил, но после того, как жена его родила бесов страшных, смотрел на мир глазами пьяными. Поскакал со слугами к военным, по пути их обстреляли. В районе Уралмаша творилось что-то непотребное. Дрались, шли стенка на стенку, из окон домов посуду и горящие подушки кидали, мародерствовали вовсю, да не городские, а хрен поймешь кто. Пришлось с револьвером в руках дорогу прокладывать, пока добрался до комендатуры. Дикие попы на телегах разбрасывали листовки и кричали в рупор, что приходит конец власти басурман и что нынче все станет общее, как при прежних коммунах…
Наливка с трудом нашел капитана, помощника коменданта, тот готовился бежать вместе с семьей на двух паровых грузовиках. Капитан вытащил револьвер, к себе близко не подпускал, выкрикивал страшное:
– Не подходи! Не подходи, нечистая, башку снесу!
– Вы меня не узнаете? Это же я, Наливка!
– А черт вас теперича разберет, никому веры нет, – окрысился помощник коменданта, сдирая с себя погоны. – Может, ты вовсе не человек, нынче не проверишь, тут такое творится… Не подходи, кому говорят! – И вскочил на подножку паровика.
Смута. Слово острое, ржавое, кислое, как взмах казацкой шашки. Еще вчера было тихо, а нынче неведомые заговорщики разом головы подняли. Чиновников питерских режут, дома грабят, жандармов душат, кто-то солдат споил, дружинников псами травят. У хлебных и винных складов бой идет, из леса дикари желтой оравой хлынули, город громят. Да еще и нечисть эта, все один к одному…