– Вот что, жених… Или ты приведешь посаженого, или я немедленно ухожу!
А теща не без ехидства:
– А что, мы разве посаженого венчать собираемся? А если он захворал или вызвали его куда… У нас что, свадьба не состоится?! Нет, не пришел так не пришел, и ждать нечего!..
Итак, считайте, что сговор расстроился. Благие начинания забыты, и то, что дело поначалу шло гладко, уважительно и солидно, а все собравшиеся были на высоте, памятуя о том, что сегодня закладывается фундамент новой семьи, – все рассыпалось прахом. Скажете, жених сам виноват? Молод, заносчив, не знает жизни с ее нуждой и лишениями, не набравшись ума, берется других поучать?… Но почему никто не привел его в чувство, не оборвал, не прибил, в конце-то концов? Ведь он обидел самых близких людей, тех, которые ему жизнь подарили, для него построили дом, готовили свадьбу; и тех, которые для него растили невесту и теперь ее с рук на руки, насовсем и еще неизвестно, на какие муки, ему отдавали. Нет, таких людей нельзя обижать безнаказанно. И разве можно их доводить до отчаяния?…
Меняются времена, всему на свете бывает конец, но что-то главное передается от поколения к поколению, может быть, то, что мы называем духом народным?
Жених, видимо, тоже ощущал в своих жилах кровь предков, плевать ему на расстроенную помолвку и обиженных родичей…
– Неужели вы не помните, дядя Никанор… Вы еще сидели тогда в президиуме собрания… Как же звали тогдашнего председателя?… Ну его еще три года подряд собирались снимать… – Жених в волнении тер лоб. – Фамилия у него начиналась на букву «X» или «Г»… Гарбе… нет, Харбе…
– А-а-а, Хэрбэлэу, вот-вот… – вздохнули все с облегчением, словно мрачные тучи, сгущавшиеся над этим столом, теперь сами собой рассеивались.
– Ха-ха! Хэрбэлэу… – Люди смеялись. Что с ними произошло? Неужели их на сей раз осенило какое-то улыбчивое, добродушное божество, вроде древнеиндусского Вишну?…
– Хэрбэлэу? Это который застрелил, ха-ха! у себя на крыльце козу бабушки Сафты?… Ха-ха-ха, – уже в голос смеялись.
– Он, бедный, подумал, что на него напали классовые враги, подосланные недругами, вроде Кручану… – сказал Никанор и при этом хлопнул себя ладонями по ляжкам.
Какое это благое дело – людской коллективный смех! И надо же было дураку палить в козу – чтоб соседи кинулись на помощь? И еще самому кричать: «Помогите!» А на крыльце – мертвая коза!.. В конце-то концов все на этой земле относительно! И если кто-то кого-то дураком обозвал, то ведь и дурак дураку – рознь. А уж если и дураки они, то дураки особые, хитрые… в отличие от бесхитростного, глупого, беспросветного дурака Хэрбэлэу… Например, слышишь «тук-тук» у входа в дом среди ночи… Говоришь: «Войдите!» Не входит. И снова «тук-тук». Что же ты, срываешь ружье с гвоздя и стреляешь в окно наугад?… Много ли для этого ума надо?! «Хе-хе, посмотри на нас повнимательней, похожи ли мы на таких дураков?… Нет, мы, конечно, не спорим, покойному ничего не стоило нас всячески обозвать, более того, он всегда мог поставить нас в дурацкое положение и даже избить при желании, как сделал это со стариком Василе Кофэелом! Но кто же из нас оказался в конце концов в дураках? А если он умник, то пускай прежде покажет свой ум… А если умный умирает по-глупому, – по правде сказать, сам на себя руки наложил, – то кто же тогда дурак?! Или скажете, что его дурацкая смерть – нашей жизни умней?… А я так скажу: любой живой дурак мудрее мертвого умника…»