Будят уже за полночь. На моих трофейных два часа ночи. В котелках аппетитно парит густая гречневая каша с тушёнкой. Быстро приведя себя в порядок, завтракаем, а может — ужинаем. На войне распорядка нет в этом деле. Когда достал, да минутка выдалась — тогда и ешь. Наконец занимаем места в танке, все готовы к бою. Ждём сигнала. Есть! Двинули!..
Из выхлопных труб временами выбивается длинное пламя, озаряя всё вокруг. И ничего нельзя с ним поделать. Изношенное стальное сердце машины на последнем дыхании. Лишь бы дотянуть! Мы с трудом пробираемся между воронками, которыми изрыта земля. Впереди, над городом Сталина бушует пламя. Всё небо подсвечено огнём пожаров, сплошные дымные столбы вздымаются к верху, пачкая нависшие ночные тучи. Самое страшное, что огонь не только над Сталинградом, но и далеко вправо уходит багровая полоса, исчезая в совсем уж непроглядной темени. Кажется, что горит и сама матушка Волга…
Впереди — пехотинцы. Атакующие тройки с ручными пулемётами наперевес. С нашими «дягтерёвыми» и немецкими «МГ». Их прикрывают бойцы с автоматами. Так же с нашими и немецкими. Кое у кого даже румынские «данувии» и швейцарские «солотурны».[28] Хорошие машинки. Надёжные. Ребята словно скользят в темноте. Их силуэты хорошо видны нам на фоне гигантского зарева. А вот оттуда — наоборот. Скрадывает. Так что здесь я более-менее спокоен. Уверен, что немцев мы разглядим раньше, чем они нас.
Несколько раз преодолеваем места ожесточённых сражений. Похоже, что тут пытались остановить врага. Целые горы трупов. Наших. Олег с трудом маневрирует тяжёлым танком, пытаясь не потревожить прах павших героев. Они сделали всё, что могли, отдав самое дорогое, что было у каждого — свою жизнь… Сколько же людей погибло! Сколько…
Пока везёт. Видно фашистам настолько нелегко дались эти километры до города, что все просто спят, либо ушли далеко вперёд и эту территорию считают уже глубоким тылом. Оставив недобитых русских тыловым подразделениям. Это — станет самым страшным… Проезжаем позицию изуродованных зениток. Не может быть! Девчонки!.. Мёртвые. Изуродованные тела несостоявшихся матерей, чьих то жён, сестёр. Да что же это, в самом то деле?! Россыпи тускло светящихся гильз, опрокинутые стволы, искореженные лафеты. Они тоже дрались до последнего. Человека. Снаряда…
— Товарищ майор! Немцы в трёхстах метрах!
— Готовься, ребята! И девочка — тоже! По ракете — открыть огонь, Ваня, видишь что ценное?
— Вижу, командир. Глянь — вправо пятьдесят, кажись, самоходка.
Я приникаю к панораме. Точно! Вот это глаз! Угловатый силуэт штурмового орудия чётко виден на фоне пожара. Чем-то этот «штурмгешютц» отличается от виденных мной ранее. Но чем? Лихорадочно пытаюсь сообразить — ствол! Вместо кургузого обрубка длинный, очень длинный, увенчанный набалдашником ствол.