– Я часто думаю, как уговорить ее на операцию, – признался Паттерсон. – Но она и слышать ничего не хочет. А вот мисс Олдхилл… Я убедил старушку взять ее. Они обе – музыканты, и я подумал, что старушке будет с ней интересно.
– Ну, не знаю. Да… вообще-то… музыканты? Действительно, в этом что-то есть.
Раскрылись двери кабины. Паттерсон вновь пожал руку Лэйси, и скоростной лифт повез его на двадцатый этаж. При мысли о том, что сейчас он увидит Шейлу, Паттерсона бросило в жар.
Он остался недоволен тем, что Шейла не позвонила прошлым днем. Он-то ожидал, что она по меньшей мере поблагодарит его, все-таки, если б не его участие, места этого она бы не получила. В итоге о результатах встречи он узнал от миссис Морели-Джонсон, а Шейла, теперь он не называл ее иначе, не нашла времени набрать его номер.
Выйдя из лифта, Паттерсон пересек маленький холл и нажал кнопку звонка. У него гулко билось сердце, ладони вспотели.
Дверь открыла Шейла:
– Доброе утро, мистер Паттерсон… пожалуйста, заходите.
Он застыл, уставившись на нее, едва узнав Шейлу в этой высокой, сурового вида женщине в очках, с непривычной строгой прической, в белой блузке с воротником стоечкой и черной юбке. Чистенькая, деловая, асексуальная, отстраненная от мира сего компаньонка.
Шейла отступила в сторону, и Паттерсон, еще не придя в себя от столь разительного превращения, прошел в прихожую.
– Это вы, Крис? – донесся через открытую дверь в гостиную пронзительный голос.
Не взглянув на него, Шейла двинулась к двери.
– Пришел мистер Паттерсон. – И подождала, пока он войдет в гостиную.
Паттерсон попытался встретиться с Шейлой взглядом, но та отвернулась и скрылась в комнате, которая стала ее кабинетом.
Миссис Морели-Джонсон сидела в большом удобном кресле. Все шесть окон светлой, просторной гостиной выходили на террасу, откуда открывался прекрасный вид на океан и город.
Хрупкая как птичка, с ярко-синими глазами и дочерна загорелым морщинистым лицом, мисс Морели-Джонсон и не пыталась скрыть свой возраст. Она, конечно, могла оплатить любые пластические операции, но полагала, что ее внутренний мир настолько богат, что она останется привлекательной для молодых мужчин, несмотря на морщины и продубленную солнцем кожу. Мужчин, разумеется, привлекала не она, но ее деньги. А тщеславие миссис Морели-Джонсон не давало ей в это поверить. Она любила бриллианты, и ее длинные холеные пальцы сверкали многочисленными кольцами. Платиновые браслеты, также с бриллиантами, украшали ее тоненькие запястья. Драгоценности, которые она надевала практически каждое утро, стоили никак не меньше трехсот тысяч долларов. Катаракта на ее глазах прогрессировала, видела она все хуже, уже не могла читать ни рукописный, ни печатный текст, но ее это не тревожило. Она все еще различала лица и с помощью сильных очков могла любоваться красотой молодых мужчин.