– Вы ещё здесь? А где Амон?
– Он только что ушёл.
– Который час?
– Полночь.
– Полночь!
Значит, я спала больше часа!
Я машинально взбиваю спутавшиеся волосы, расчёсываю их пальцами, потом стягиваю вниз подол своего кимоно, чтобы спрятать шлепанцы.
– Полночь? А почему вы не ушли с Амоном?
– Мы побоялись, что вы испугаетесь, если проснётесь одна… Вот я и остался…
Что он – смеётся надо мной, что ли? Я не могу разглядеть его лица, оно где-то там, высоко…
– Понимаете, я была такой усталой.
– Прекрасно понимаю.
Что это за сухой тон, словно он мне выговаривает? Я разом вернулась к реальности. И действительно, будь я трусихой, мне бы в самый раз позвать на помощь – одна с этим чёрным субъектом, который, не сводя глаз, глядит на меня сверху!.. Может быть, он тоже выпил лишнего.
– Скажите, Дюферейн-Шотель, вам нездоровится?
– Нет, я не болен.
Слава Богу, он зашагал по комнате – мне было неприятно видеть его так близко возле себя.
– Я не болен, я в гневе.
– Вот как!
С минуту я думаю, потом довольно глупо добавляю:
– Из-за того, что я уезжаю? Дюферейн-Шотель останавливается:
– Из-за того, что вы уезжаете? Я об этом даже не думал. Раз вы ещё здесь, мне нечего пока думать о том, что вы уедете. Нет, я сержусь на вас. Я сержусь на вас потому, что вы спали.
– В самом деле?
– Это просто какое-то безрассудство – заснуть вот так, в присутствии Амона или даже меня. Ясно, что вы представления не имеете о том, какое бывает у вас лицо во время сна. Либо вы нарочно засыпаете, когда у вас гости, но тогда это недостойно вас.
Он резко садится, словно переламываясь на три части, и оказывается рядом со мной, а его лицо – вровень с моим:
– Когда вы спите, кажется, что вы вовсе не спите, а… в общем, кажется, что вы закрыли глаза, чтобы спрятать радость, которая сильнее вас! Да-да! У вас не лицо спящей женщины… Ну вы сами понимаете, что я хочу сказать! Это просто возмутительно. Когда я думаю, что вы так спали перед многими людьми, я не знаю, что я готов с вами сделать!
Он как-то косо сидит на краешке шаткого стула, полуотвернув от меня свое удручённое лицо с двумя глубокими складками – одна на лбу, другая разрезает щёку, словно кожа его лопнула от гнева. Я не испугалась, напротив, я испытываю облегчение оттого, что он вновь стал искренним, похожим на того человека, который два месяца назад ворвался в мою гримуборную.
Итак, вот и снова передо мной мой враг, мой мучитель, с присущим ему детским гневом, животным упорством, рассчитанной искренностью – любовь! Тут обмануться невозможно, я уже видела когда-то так же упрямо склонённый лоб, то же выражение глаз, так же конвульсивно стиснутые пальцы, да, всё это я уже видела… в те дни, когда Адольф Таиланди меня желал.