Она заметила, когда кормила, Брюса, что налет на его языке стал отслаиваться, оставляя красные болезненные пятна, а сам язык был искусан. Его пульс и дыхание участились, иногда он слегка кашлял. Брюс лежал в забытьи, он не спал, но оставался без сознания, и вывести его из этого состояния было невозможно. Даже когда Эмбер прикоснулась к его опухоли, ставшей теперь мягкой массой, он будто и не заметил этого. Теперь даже ей казалось маловероятным, .что он может долго прожить.
Но она не хотела думать, об этом. К тому же она так устала, что просто не могла думать.
Эмбер вернулась на кухню закончить уборку. Она вымела пыль из других комнат, вытерла мебель, положила полотенца отмокать в горячей мыльной воде с уксусом, принесла еще воды и наконец, когда почувствовала, что больше не в силах работать, пошла в спальню и вытащила кушетку. У Эмбер воспалились веки, под глазами появились темные круги.
Был полдень, когда она прилегла, и сквозь шторы в комнату проникли лучи жаркого солнца. Она проснулась несколько часов спустя, потная, с раскалывающейся от боли головой, ей казалось, что весь дом ходит ходуном. Это Спонг трясла ее за плечи.
– Поднимайтесь, мэм! Доктор стучится!
– Ради Бога, – пробормотала Эмбер, – неужели ты ничего не можешь сделать самостоятельно? Пойди и впусти его.
– Вы сказали мне не отходить от его светлости ни в коем случае!
Эмбер устало поднялась. Она чувствовала себя так, будто ее таскали волоком, во рту был противный вкус. Было еще только пять часов, в комнате чуть стемнело, в камине по-прежнему горел огонь. Она откинула шторы и наклонилась над Брюсом. Казалось, ничего не, изменилось ни в лучшую, ни в худшую сторону.
Доктор Бартон вошел в комнату, он казался усталым и больным. Как и в прошлый раз, он посмотрел на Брюса с расстояния в несколько футов. Эмбер с отчаянием подумала, что доктор видел так много чумных больных и умирающих, что едва ли отличал одного от другого.
– Ну что вы скажете? – спросила она. – Он будет жить? – Но у нее самой на лице было написано неверие в благополучный исход.
– Он может выжить, но, честно говоря, я сомневаюсь в этом. У него прорвалась опухоль?
– Нет. Она стала мягкой, но глубоко внутри ощущается затвердение. Он, кажется, даже не чувствует, когда я прикасаюсь к ней. Ну хоть что – нибудь можно сделать, доктор? Неужели его никак нельзя спасти?
– Уповайте на Господа Бога, мадам. Мы ничего больше не можем сделать. Если опухоль прорвется – перевяжите, но остерегайтесь, как бы капли крови или гноя не попали на вас. Я приду завтра, и, если опухоль не вскроется, мне придется ее разрезать. Вот все, что я могу вам сказать. Всего наилучшего, мадам.