Воспоминания охотничьей собаки (Эльберд) - страница 32

С горящими глазами, с поднятым, как флаг, хвостом он выскочил из балагана и, воинственно вопя, помчался по картофельным грядкам. Описав широкую дугу, он вернулся к сторожке и вихрем взлетел на ее плоскую крышу. Потом с хриплым воем свалился оттуда, закружился на месте, пытаясь ухватить зубами свой хвост, опрокинулся на спину, тут же подпрыгнул и снова понесся на огород.

Перед заходом солнца пришел, наконец, Палыч. Кот к этому времени угомонился и лежал, притулившись к моему боку. Мы вскочили навстречу Палычу.

— Ты смотри, неужто, Хвёдор! — удивился он. — Явился, не запылился!

Насчет чистоты кошачьего меха, Палыч, конечно, дал маху (Федька был желтый от пыли), но сейчас это не имело для меня ровно никакого значения. Добрый старик все-таки принес ливерную колбасу! Не обманул на этот раз. И дал мне именно такое аппетитное пузатенькое колечко, о каком я мечтала.

С тех пор, как меня привезли на центральную усадьбу лесоохотничьего хозяйства, я получила, наконец, постоянное место жительства, которое больше никогда не менялось. Летние командировки на охрану огорода, конечно, не в счет. Тут и расстояние всего в два-три ружейных выстрела.

Несколько домов с большим общим двором, несколько сараев — с двором хозяйственным и еще красивый белый особнячок — опять-таки в отдельном дворике, утопающем в цветах даже осенью, были расположены на опушке густого дубового леса. К усадьбе подступали гладкие широкие поля; обширный фруктовый сад почти смыкался с кромкой нашего леса, которая обозначала четкую границу между равниной и предгорьем, между прирученной и одомашненной землей и дикой недоверчивой природой. Это здесь зарождались, постепенно росли и тянулись вдоль остроспинные лесистые холмы. Поначалу спокойненькие и прямые, они мирно соседствовали, не нарушая вежливой параллельности, но, по мере приближения к мощному поперечному хребту, нервно горбились, все сильнее искривлялись и, наконец, ломали даже свои позвоночники, пытаясь потеснить или отпихнуть друг друга в сторону…

Я спустилась с высоких гор Чегемского ущелья, где альпийские луга уже покрылись толстым слоем снега, а здесь… Здесь еще не успел отшуметь веселый праздник уютного бабьего лета. Дубняк стоял разряженный с головы до ног. В его огненно-рыжую, чуть поредевшую шевелюру были вплетены узорчатые пряди то зеленого цвета, то желтого, то оранжевого. Кое-где сохранилась и по-весеннему свежая изумрудная листва, цеплявшаяся за ветви рослых кустарников. В воздухе ни малейшего ветерка, и неподвижные курчавые кроны дубов кажутся приклеенными к девственно чистому лазурному небу. Но, а если немного углубиться в лес, увидишь такое невообразимое множество красок, играющих в пятнашки с солнечными лучами, что в первые минуты кружится голова и прерывается дыхание. Звучная медь орешника-лещины спорит со звонким золотом алычи, ярко-красные брызги калины соперничают с кроваво-алыми капельками бересклета; пучки вызывающе зеленой молоденькой травки отчаянно пробиваются сквозь легкое атласное покрывало опавших листьев и сквозь упрямое засилье перезрелого травостоя.