К поверженному секачу со злобным ворчанием подбегает Директор и яростно впивается в его загривок, на котором щетина все еще стоит дыбом.
— Ну, хватит, хватит тебе! — Я беру Директора за ошейник и оттаскиваю в сторону.
Где-то на фланге нашей засады раздается еще один выстрел и… горестный вой маленького рыжего егеря.
Выясняется, что наш гость — сенбернар — принял егеря за лису и пальнул по нему картечью.
Что ж, на охоте случается всякое…
Вечером мы сидим за круглым столом в охотничьем доме. Весело трещат березовые дрова в камине. У нас отличное настроение. Все шутят, смеются. Мы едим индюшатину с чесноком, курицу в сметане, аппетитно поджаренный шашлычок. Пьем прекрасный выдержанный коньяк и закусываем его лимоном с сахарной пудрой.
Я выхожу на свежий воздух.
Во дворе два Джульбарса разделывают кабаньи туши. Рядом вертятся Директор, Лесничий и остальные наши славные работяги. Пострадавший от картечи егерь тихонько поскуливая, выдирает зубами колючие репьи из своей меховой шубы.
— Вы их покормили? — спрашиваю я у Джульбарсов, кивая на Директора и его братию.
Первый Джульбарс выплевывает окурок сигареты и говорит:
— Успеем еще!
— Это ты брось! — отвечаю я. — Сейчас же надо накормить, а то забудете, как в прошлый раз, и будут они выть всю ночь напролет.
— Ладно, ладно, — успокаивает меня второй Джульбарс. — Сейчас закончим с кабанами…
Директор угодливо трется о мои колени, тычется мне мордой в грудь, все норовит лизнуть в лицо. Я ласково треплю его за ухо, и вдруг он сердито рявкает и скалит зубы. Я от неожиданности вскрикиваю и… просыпаюсь!
Двор. Невысокий деревянный забор. Угол сарая. За ними — лес, постепенно взбирающийся в гору. Над горой — белесое небо и большое предзакатное солнце. Все стоит на своих местах.
Если есть на свете скука и если хоть одна собака скучает, так эта собака — я, старая Картечь.
Я сейчас люто завидую всем собакам мира. А особенно охотничьим — здоровым, сильным, выносливым. Ведь именно их больше всего и ценят люди. Ценят не за прошлые заслуги, а за сегодняшнюю работоспособность. Хорошо живется тому, без кого трудно обойтись, в чьей помощи и в чьих талантах постоянно нуждаются. И такие четвероногие мои сородичи не переводятся в нашем хозяйстве.
Живут же собаки! И жили б еще лучше, если бы люди умели лаять. Но лаять люди не умеют и не очень-то стараются этому научиться. Ах, какая тоска!
В общем-то жизнь моя была большая, интересная и, надо думать, не бесполезная. И заслуга в этом не только моя, но и людей тоже. Уверена, что люди на меня никогда не обижались. А вот обижалась ли я на них, — мне кажется, этот вопрос не относится к числу проблем, волнующих человеческие умы…