Начало сентября выдалось ясным и необычайно теплым. И Ирина Федоровна стала часто уходить на длинные прогулки. У нее был излюбленный маршрут. Деревня располагалась на довольно высоком и длинном холме. Внизу расстилались поля, уже давно не обрабатывающиеся и заросшие густой травой и цветами. Все улочки сходились в одну дорогу, которая спускалась с холма в степь и проходила возле небольшого, почти круглого по форме соснового леска с разлапистыми, причудливо изогнутыми от сильного степного ветра деревьями. Чуть дальше виднелись изгибы блестящей ленты реки, с берегами, окаймленными кустарниками и редкими тополями. Ирина Федоровна выходила из деревни и останавливалась на холме, в том месте, где дорога спускалась в степь. Она любила стоять здесь и смотреть на открывающийся перед ней простор. Потом шла быстрым шагом вниз по дороге, но почти всегда сворачивала к крохотному родничку с чистой ледяной водой.
Но иногда она не спускалась в степь, а шла в смешанный лес, который тянулся на несколько километров, вплотную подходя к соседней деревне. Когда она возвращалась обратно, то обязательно усаживалась на пригорке, густо поросшем лесной клубникой вперемежку с кустиками чабреца и клевера. Это было ее любимое местечко еще с детства. Ее взгляд скользил по изгибам дороги, по разноцветью степи, по длинной ленте реки. Она смотрела вдаль на линию горизонта, на темнеющие перелески, на облака, всегда разные и постоянно меняющие форму и цвет. Птицы пролетали над ее головой, жучки копошились в траве у ее ног, мухи жужжали возле ее лица, но было четкое ощущение, что она одна и никому в мире нет до нее никакого дела. И это необыкновенно успокаивало и умиротворяло. Ее глаза начинали сиять тихой тайной красотой, губы складывались в легкую улыбку, душа чуть ныла и словно просила о чем-то.
Как-то утром, повинуясь внезапному порыву, Ирина Федоровна открыла старую тумбочку, в которой хранились никому не нужные вещи, и достала свой альбом для рисования, оставшийся еще со школы. Она опустилась на пол возле тумбочки и стала внимательно разглядывать рисунки. Неожиданно они показались ей необычайно удачными и красивыми. Вот зеленая гусеница бабочки-капустницы, лежащая на листе лопуха; вот четко прорисованные «анютины глазки», ярко сияющие на черной влажной земле; вот полураскрывшийся бутон розового шиповника с забирающимся внутрь толстым мохнатым шмелем. Альбом до конца заполняли такие зарисовки, выполненные цветными карандашами. В конце были вложены три акварели на отдельных более плотных листах. Ирина Федоровна внимательно смотрела на изображение реки на закате с водой алого цвета и такого же тона небом, на осенний, желтый от листвы, пронизанный солнечным светом березняк, на скошенный луг с маленьким лохматым стожком на краю и тоненькими кривоватыми березками рядом. Акварели были нарисованы небрежно и как бы наспех, но все равно выглядели изумительно живыми и прекрасными. Ирина Федоровна долго не выпускала свои работы, вытирая невольные слезы. Затем нехотя закрыла альбом и убрала его в тумбочку.