Прочитав эти мысли, Перегринус убедился, что в угрюмом Пепуше он вновь обрел своего старого, верного друга.
― Георг, ― обратился к нему Перегринус, после того как мастер-блоха опять извлек микроскопическое стекло из его зрачка, ― Георг, я не намерен препираться с тобой по поводу предосудительности моего образа жизни, ибо знаю, что ты желаешь мне добра. Должен, однако, тебе сказать, что я задыхаюсь от радости, если могу сделать для бедных хоть один день счастливым, и если это ― проявление отвратительного себялюбия, хоть я тут вовсе не думаю о себе, ― то я, во всяком случае, грешу бессознательно. Это цветы в моей жизни, которая вообще мне представляется мрачным, запущенным полем, заросшим чертополохом.
― Что говоришь ты? ― запальчиво воскликнул Георг Пепуш. ― Что говоришь ты о чертополохе? Почему ты презираешь чертополох и противопоставляешь его цветам? Или ты так несведущ в естественной истории и не знаешь, что чудеснейший цветок, какой только может быть на свете, есть цветок одного из чертополохов? Я разумею Cactus grandiflorus. А чертополох Цехерит разве не прекраснейший кактус во всей вселенной? Перегринус, я так долго скрывал это от тебя, вернее должен был скрывать, потому что я сам это недостаточно ясно еще сознавал, но теперь я прямо заявляю тебе, что я сам и есть чертополох Цехерит и не отказывался и никогда не откажусь от моих прав на руку дочери достойного короля Секакиса, прелестной, небесной принцессы Гамахеи. Я нашел ее, но в то же мгновение меня схватили эти дьявольские ночные сторожа и потащили в тюрьму.
― Как, ― вскричал Перегринус, остолбенев от изумления, ― и ты, Георг, запутан в эту удивительнейшую историю?
― В какую историю? ― спросил Пепуш.
Перегринус не задумываясь, рассказал и своему другу, как раньше господину Сваммеру, все, что произошло сначала у переплетчика Лэммерхирта, а затем в его собственном доме. Не умолчал он и о появлении мастера-блохи, утаив, впрочем, как и следовало ожидать, о таинственном стеклышке.
Глаза Георга сверкали, он кусал губы, бил себя по лбу и, когда Перегринус кончил, воскликнул в полной ярости: «Злодейка! обманщица! изменница!» И, желая выпить до последней капли весь кубок яду, который Перегринус поднес ему без всякого злого умысла, в самоистязании любовного отчаяния Георг заставил повторить себе вновь весь рассказ о похождениях Дертье до малейших подробностей. Слушая, он только бормотал: «В объятиях ― на груди ― пламенные поцелуи!» Затем он отпрянул от окна и начал бегать и скакать по комнате как бешеный.
Напрасно взывал к нему Перегринус, умоляя выслушать его, напрасно уверял, что имеет сообщить ему утешительную новость, ― Пепуш был неукротим.