Остановившись перед каминной решеткой, Арман зачем-то несколько раз ткнул в нее ногой. Камин безмолвствовал — черный, пустой, холодный.
— Она стояла близко, как ты, — Арман обернулся и направил Юте в лицо длинный обвиняющий палец. — Она была…
Подавшись вперед, Юта оказалась вдруг стоящей на коленях и умоляюще протягивающей руки:
— Не рассказывай… Не надо никаких ужасов, я тебя… Арман, пожалуйста… не рассказывай, я сойду с ума, пожалуйста…
Арман слушал ее бормотание, механически накручивая на палец вырванный волосок. Потом бездумно протянул руку и взял с каминной полки кочергу. Юта замолкла на полуслове.
— Дракон есть дракон, — сказал Арман занудным менторским тоном. — Принцесс надлежит кушать, жрать… Он поставил ее посреди ритуального стола, спиной к железной спице… У нее были голубые глаза и рыжеватые волосы. Одна бровь редкая, видно, выщипывала неумело… На подбородке — родинка, и еще одна на шее. Он…
Арман вдруг сильно размахнулся и ударил кочергой в стену. Из камня посыпались искры, а стальной прут сразу же изогнулся дугой. Юта с опозданием заткнула уши. Арман огорченно посмотрел на изуродованную кочергу, на выбоину в камне, помедлил и ударил еще раз, и кочерга сломалась с надрывным звуком лопнувшей тележной оси. Он оглянулся — и Юта с ужасом увидела, что глаза его выдают глубокую истерику.
— Я не помню, что там было, — сказал Арман спокойно. — Но зубы мои никогда не знали человечины. Никогда, — уронив обломок кочерги, он вдруг ударил о стену кулаком.
Юта вскрикнула. Арман стоял молча, на стене темнела кровавая клякса, а он разглядывал свою новую, будто чужую, странно большую и неповоротливую руку.
— С тех пор, — он обращался к разбитому в кровь кулаку, — с тех пор…
Арман содрогнулся…
И снова этот сон.
Над верхней губой девушки бисеринками выступили капельки пота. Она стоит, прижимаясь спиной к уродливому стальному шипу, белокожая, и поэтому бледность придает ее лицу оттенок синевы… Иссиня-бледное лицо в обрамлении рыжих, колечками слипшихся волос. Глаза распахнуты так, что светлые ресницы впиваются в кожу изогнутыми остриями. Губы, распухшие, искусанные, полураскрыты, и дыхание жертвы достигает ноздрей Армана, его огромных драконьих ноздрей… И запах. Резкий цветочный запах, будто целая похоронная процессия бросает букеты на свежую могилу… Он должен совершить ритуал, это неотвратимо, как приближение ночи, как наступление зимы…
И тогда, угодив в тиски неотвратимости ритуала и полной невозможности его свершения, сознание Армана больно исказилось.
Страх. Тошнота. Склизкие комья, катящиеся по воглому склону.