— Слушай, дорогой, ты мою девушку обидел! — возмутился кавказец, внезапно возникший на пороге бара. Судя по всему, Зинкин сутенер принял его за приезжего и теперь караулил добычу на выходе из подвала, заранее выбравшись через черный ход. Севергин резко выбросил руку с удостоверением.
Тот не успел посторониться и, сбитый литым плечом Севергина, оступился и загрохотал по ступеням.
Меряя шагами безлюдную утреннюю площадь, Севергин шел к машине. Со спины на него налетели двое, те самые, из бара, явно намереваясь отомстить за земляка.
— Пойдем, поговорим! — наперебой завелись «гости», уже давно державшие себя в Сосенцах с наглой уверенностью хозяев.
— Мне с вами разговаривать не о чем. Но и здесь паршиво оставаться.
— Плати за девушка! — требовали кавказцы.
Очухавшийся сутенер попытался остановить разгорающуюся драку, предвидя, что с милиционером шутки плохи. Цокая языком, он уговаривал взбешенного Севергина и оскаленных соплеменников:
— Не надо ссориться. Мы все россияне… Ц-ц-ц… У нас один город… Одни права у нас… Кто-то у нас горячий, кто-то — тыхий… Кто-то у нас, ц-ц-ц, бандыт, кто-то пашет…
Зина молча оттаскивала хозяина от Севергина. Эта свара со стороны казалась страшной свадьбой, с пьяными от злобы черными «дружками», белым от ненависти женихом и украденной, подпоенной и оскверненной невестой. Севергина ударили в грудь, он резко отмахнулся, саданул нападавшего куда попало и дал увесистого пинка «хозяину» Зинки.
Из-за бронзового Ильича выглянули несколько безработных граждан, отдыхавших в кустах за постаментом.
— Бей «гостей», спасай Россию! — завопил испитой мужичонка в майке-тельняшке, потрясая пустой бутылкой, зажатой в синюшной длани. — Ну, воронье, держись!
Он рассадил о постамент стеклянный пузырь. В утренних лучах заиграла «розочка».
— Я те рожу растворожу, щеку на щеку помножу!..
— Эй, кодляк, вылезай! Наших бьют! — вопили его подголоски.
Из-за памятника Ленина уже поднималась отоспавшаяся ватага, настоящая разинская «сарынь». Народные мстители брали заварушку в кольцо. Кто-то перевернул тележку с фруктами и сбил с ног спешащего на работу рыночника. Золотые миражи субтропиков, подпрыгивая, катились по площади вниз. Брызнули из-под подошв зерна граната, пряный чужеземный аромат разлился по площади, а со стороны рынка уже бежали приземистые, большеголовые, похожие как родные братья «гости», вооруженные чем попало. Квит, стоя в дверях винного погребка, накручивал мобильник, вызывая наряд милиции. «Морячок», взобравшись на постамент и обняв одной рукой бронзовое тулово вождя Третьего Интернационала, красочной речью воодушевлял соратников, не забыв привычно помянуть матушку своих супротивников. Услышав заветное «петушиное» слово, кавказцы взвились давно сдерживаемой ненавистью. Еще миг, и полыхнет драка, и грозди гнева кровавым вином выльются на мостовую. Так с недавних пор начиналась махаловка в небольших русских городках, быстро перераставшая в бунт, «бессмысленный и беспощадный», с кровной местью, с доисторическим «пещерным» побоищем и градом камней, с матом и треском омоновских щитов, с неповоротливыми, как у попавшего в ловушку мамонта, телодвижениями местной власти.