Сюзанна, как и все красивые девушки, наверняка сладкоежка. – Когда Аделина вышла, Джельсомино коснулся запястья Сью. – Не волнуйся, дочка, я все улажу. И с Томми тоже. Видела бы ты – вылитый Франко, только будто его на солнце долго жарили. У матери нашей душа добрая, она только на язык такая. – Он вздохнул. – Мария, говоришь, не захотела сюда ехать? А мы по ней скучаем…
– Она приедет. Ей нужно прийти в себя. Вы не волнуйтесь: Россия стала совсем другой. Берни считает, у коммунистов скоро окончательно отнимут власть.
– Берни? Ты говоришь про сына Джека Конуэя? – вдруг оживился Джельсомино. – Уж не хочешь ли ты сказать, что простила его после всего того, что он сотворил с нашей Марией?
Сью ответила не сразу.
– Он проявил слабость. Ему так хотелось стать конгрессменом. К тому же он понимал, что сестра его не любила.
– Это верно: она его не любила. Она и нашего Франко по-настоящему не любила, хотя никогда бы не изменила ему первая. Странная она… Мне другой раз так хотелось узнать, что у нее в душе, да только она туда никого не впускала. И правильно делала, скажу я тебе. Если увидишь Марию, передай ей привет от нас с мамой. Это Франко виноват, что жизнь у них не сложилась. Мама тоже так считает.
Они пили густую сладкую «марсалу», изредка обмениваясь ничего не значащими фразами. Важные дела они уже успели обсудить и, похоже, пришли к обоюдному согласию.
Поутру Сью вылетела в Филадельфию, где ее ждал Берни.
На этот раз она по нему соскучилась – они не виделись полтора месяца.
Томми с матерью жили в африканском квартале, который местные жители называли «осиным гнездом». Вероятно потому, что здесь водилось много кусачих ос.
Квартирка была небольшая, но у Томми была своя комната – он оборудовал чердак, который хозяин сдавал ему за десять долларов в месяц. (Чердак никому не был нужен, разве что крысам, которых в «осином гнезде» тоже водилось несметное количество.)
Комната, а вернее коробка, размером десять футов на двенадцать принадлежала только ему. Томми обшил потолок и стены дощечками от ящиков, покрыл темным лаком, провел электричество, повесил над узким, застланным старым пледом матрацем большую карту, на которой маняще синели моря и океаны. Сердце Томми рвалось на простор, однако здравый смысл подсказывал, что полы драить лучше на суше и в тепле. К тому же Томми был довольно ленивым малым, а боцманы всех без исключения судов, как он справедливо подозревал, больше всего не любят лентяев.
Томми почти случайно влез в карман девчонки, его ровесницы, – он оттопыривался от бумажных денег, а Томми очень хотелось пива и сигарет. Он тут же попался, и его на три месяца спровадили в тюрьму для подростков, хотя в кармане у девчонки оказалось всего-навсего семь долларов. Мать его ни разу не проведала, чему он был даже рад, поскольку стыдился ее. Он вышел из «Акапулько» – так прозвали это заведение его обитатели – отъевшийся на казенной картошке и кроличьем мясе и, разумеется, направился к себе домой.