– Тсс. – Джельсомино приложил к губам указательный палец и завертел головой по сторонам. – Франко тоже хотел быть певцом, но наша мамочка, ты же знаешь ее, она вся в причудах и предрассудках, даже думать ему об этом запрещала. Все грехом стращала и Страшным судом. Если бы Франко ослушался… – Джельсомино безнадежно махнул рукой, извлек из кармана большой темно-красный платок и высморкался. – Так где этот твой Элвис Пресли?
– Скоро придет, – уклончиво ответил толстяк. – Небось синьоры усадили его попить чайку или чего покрепче. Они вчера смотрели на него так, словно он устрица, которую глотают не жуя. Богатые синьоры, красивые. Сегодня обещали снова прийти. Браво, Сичилиано, брависсимо!
Толстяк звонко хлопнул себя по ляжкам и радостно блеснул глазами.
– Женщины мальчишек балуют и учат всяким глупостям, – проворчал Джельсомино. – Они наводят на них порчу, как эта Лила на нашего Франко. Он был таким хорошим, послушным мальчиком, пока не спутался с этой шлюхой.
– А вот и Томмазино! – воскликнул Сичилиано. – Тебя тут дожидаются. – Он кивнул в сторону Джельсомино. – Мой двоюродный брат синьор Грамито-Риччи.
Джельсомино показалось, будто брови юноши удивленно взлетели вверх. Но нет, показалось – его взгляд излучал безмятежность, а губы расплылись в приветливой улыбке.
– Присаживайся, сынок. – Джельсомино с трудом сдерживал волнение. – Сюда вот, в уголок, чтобы нам с тобой никто не помешал. Сичилиано, принеси-ка имбирного пива и соленых орешков. И чтоб пиво было не слишком холодным. Верно, Томмазино? А то мы с тобой охрипнем и будем кукарекать, как два молодых петушка. – Джельсомино суетился, отодвигая стулья для себя и юноши. – Вот, садись подальше от сквозняка. Эй, Сичилиано, почему у тебя отовсюду дует? Ты что, жалеешь денег на замазку?
Томми с любопытством разглядывал этого странного старика, которого уже видел несколько раз в ресторане. Тот всегда смотрел на него внимательно, словно ощупывая взглядом. Фамилию Грамито-Риччи Томми уже где-то слыхал. Редкая и красивая фамилия. Юг, как он убедился, вообще богат звучными фамилиями.
Сичилиано принес пиво и орешки. Ему явно не хотелось уходить, но Джельсомино посмотрел на него строго, – а он как-никак старший брат, к тому же его отец славился столь виртуозным сквернословием, что у тех, кому оно предназначалось, потом долго еще горели уши. И Сичилиано, вздохнув, удалился за стойку бара и от нечего делать принялся переставлять с места на место бутылки в витрине.
– Томмазино, – Джельсомино опустил глаза, – а тебе известно, как звали твоего отца?