– Какая блестящая идея, – сказал Джим, – нанять этих развлекателей. Кто им платит – «Дельта» или «Аэрофлот»?
Одобрив пляшущих мужиков, Джим активно заработал локтями, решительно оттеснил «челноков» и встал на свое прежнее место – единственный из всей западной очереди. И я в очередной раз поняла, почему он миллиардер, а остальные, судя по всему, нет.
Мы остановились в гостинице «Метрополь». Впервые в жизни я жила в Москве как туристка, было странно, шикарно и грустно. Завтрак стоил двадцать восемь долларов, обед – сорок восемь. Бродя, как потерянная, «средь различных рыб и мяс», я думала о папе и друзьях, которые давно забыли, что на свете такое бывает…
Днем мы пошли в Кремль. И тут выяснилось, насколько бесплодными были мои попытки создать Джиму русский «имидж». В России билеты во все музеи тогда имели две разные цены, одна – для русских граждан, другая, раз в двадцать дороже – для иностранцев. Я купила нам билеты по «русской» цене – не из соображений экономии, боже упаси, платил за все Джим, который не разорился бы и от «американских» билетов. Я купила «русские» билеты, чтобы не привлекать к Джиму внимания, и велела ему молчать и не открывать рот, пока мы в Кремле. Но первая же старушка, проверявшая билеты у Архангельского собора, грудью преградила Джиму дорогу, потянула его за рукав в сторону и объявила с негодованием:
– Вы – американец!
Джим ничего не понял, глянул на меня обескураженно, я пожала плечами и пошла покупать «американские» билеты. Объяснить ему, почему билеты в один и тот же музей имеют разную цену для «своих» и иностранцев, оказалось довольно сложно. Джиму очень понравилось в Оружейной палате, он все пытался прицениться к карете Екатерины Второй…
На следующий день мы заказали в «Интуристе» машину и поехали на дачу к папе. Джим читал папину книгу о «деле врачей» (ее издали в Америке в 1991 году) и очень хотел с папой познакомиться. Он рассказывал о папе своим друзьям и родственникам с неожиданным для него и трогательным уважением и восхищением – чертами, которых я раньше в нем не наблюдала.
Мы ехали по Ново-Рязанскому шоссе. По этой дороге я за пятьдесят лет жизни намотала столько километров, что если вытянуть их в одну линию, можно было бы, наверное, опоясать экватор… Местность сильно изменилась. Уже начиналось большое подмосковное строительство дворцов для «новых русских»; Джим его заметил и одобрил – строят, значит, имеют деньги и хотят красиво жить; когда у всех будут деньги и все захотят красиво жить, страна станет правильной, как Америка.
Наконец мы приехали. Папа построил нашу дачу полвека назад, к моему рождению; я здесь выросла, здесь выросли мои племянники и моя дочь. Дача была моей ровесницей, частицей меня самой, и я нежно ее любила; мы с ней старились вместе, почти незаметно для моего глаза. Но вот мы приехали сюда с американским миллиардером, и меня резануло по сердцу: боже, какое все ветхое и убогое! Туалет в доме размером со скворечник, мы только лет пятнадцать назад его построили и были тогда очень счастливы, потому что вот ведь он – в доме, а не за тридевять земель в углу участка, куда так страшно бежать ночью в дождь и грозу. Ванны или душа в доме до сих пор нет. Телефона тоже нет – что вы, какой телефон! И все забито вывезенным сестрой из Москвы ненужным хламом – авось, на что-нибудь когда-нибудь пригодится… Я взглянула на все это убожество глазами Джима и ужаснулась. Но Джим держался молодцом. Не дрогнув, воспользовался «скворечником». Похвалил участок – он у нас действительно замечательный, большой, заросший высокими стройными соснами, тут так хорошо было строить шалаши и играть в прятки…