Глушицкий как-то признался Николаю, что хочет непременно стать артиллеристом.
– Пушки – это чудо! – восклицал он. – Знаешь, как под Бородиным они грохали? Музыка!
А вот у Николая нет никакого желания служить. Не говорит в нем кровь его предков Некрасовых, они ведь с молоком матерей впитали в себя любовь к военному ремеслу, исправно несли в полках, батальонах и ротах государеву службу.
Кем же он будет? Возможно, поэтом. Все больше влечет его теперь к стихам. Купил толстую, в кожаных корках тетрадь и записывает в нее свои вирши: о страстной любви, о кошмарных призраках безводных пустынь, о лазурном море. Не про гимназию же писать стихи!..
Никашка Розов меж тем распелся вовсю. Голос его так и течет, так и переливается:
Затмится тоскою
Наш младости пир;
Обманет мечтою
Украшенный мир…
Уж очень безнадежна, безрадостна песня эта. Но не исправишь ее на иной лад. Не выкинешь из нее слова. Песня есть песня.
Под конец Никашка так долго тянул последние звуки мелодии, что все невольно зааплодировали ему, как в театре. А он поклонился с какой-то растерянностью.
Наступило молчание. Песня сделала свое дело. В такие минуты широко открываются сердца и на добро и на подвиги.
– Друзья мои! – дрогнувшим голосом произнес Николай, и глаза его увлажнились. – Заболел наш учитель, Иван Семенович. Он может умереть, если не поедет лечиться в Крым. Но у него не хватает денег.
– А сколько нужно? – живо откликнулся Мишка, щупая рукой в боковом кармане.
– Много! – ответил Николай. – У него столько не наберется. Надо ему помочь. У меня есть десять рублей. Думал купить что-нибудь. Но теперь отдам их Ивану Семеновичу.
Николая сразу же поддержал Мишка:
– Двадцать пять целковых даю. Свои, кровные. Матушка ко дню ангела подарила.
И он положил на траву набитый ассигнациями кошелек.
– Гривенник, братцы, можно? У меня больше нет, – нерешительно раскрыл потную ладонь Коська, глядя на друзей так, словно он провинился перед ними в чем-то.
– Давай и гривенник! – ответил за всех Мишка, забирая с Коськиной ладони старую серебряную монету с прозеленью на двуглавом орле. – И грош на святое дело хорош!
Андрей Глушицкий вытащил из-за подкладки гимнастерки золотой рубль: бабушка на счастье зашила. А Васька с Никашкой по четвертаку внесли.
Очередь дошла до Пьера. Он расшаркался и проныл:
– Извините, господа! Мне папенька не разрешает с собой деньги носить. Ограбить могут. Я после внесу…
Конечно, песня – великое дело. Но и без нее отдали бы друзья Николаю последнюю копейку. Ивана Семеновича все любят, все уважают. Только бы он остался жив.