Рога трубят ретиво,
Пугая ранний сон детей,
И воют псы нетерпеливо…
Н. Некрасов. «Несчастные».
Снег повалил с утра. Все кругом побелело: и черная с застывшими комьями грязи дорога, и зеленые, разбросанные тут и там полоски жидкой озими, и желтые квадраты жнивья, и голые рощи, и перелески.
Вечер. В длинном господском доме, на самом краю Грешнева, рано зажглись огни. Тускло мелькают они в узких продолговатых окнах, наполовину скрытых высоким забором.
Позади дома смутно вырисовываются темные очертания вязов и лип. Они таинственно уходят в сумеречную глубину старого сада.
В этот час Коля сидит в столовой, прижавшись в углу к теплой печке, облицованной цветными изразцовыми плитками. В стороне, напротив окна, склонился над низким круглым столом отец.
Он внимательно рассматривает мелкие частицы разобранного охотничьего ружья, бережно поднимает их одну за другой к свету, иногда что-то неопределенно мыча себе под нос.
В руках у Коли книжка. Но он не читает. Ему скучно. Бесстрастно следит он за движениями отца.
И еще два человека в комнате. Они покорно стоят у двери. Один из них доезжачий[2] Платон, пожилой бородатый мужик в длинном армяке, другой – охотник Ефим Орловский, бритый, с короткими усами, в высоких сапогах.
– Значит, все готово? – строго спросил отец, не поворачивая головы.
– Как есть все готово, Алексей Сергеевич, – наклонил голову доезжачий.
Платон – старый, опытный псарь. Ему даже разрешается называть барина по имени-отчеству.
– Вот и отлично! – повеселел отец. – Куда же поначалу двинемся?
– Надо полагать, в Николо-Бор, Алексей Сергеич, там теперь зверя пропасть.
– Николо-Бор, значит? Добре! Туда так туда!
Коля видит, как, почесав небритую щеку, отец перевел суровые, навыкате, глаза в сторону Ефима:
– А ты что молчишь? Не согласен?
– Нет, почему же не согласен, – осторожно кашлянув в кулак, ответил охотник. – Нам все равно, где зверя бить. Были бы, батюшка-барин, ружьишко да порох.
– А поди у тебя их нет? – насмешливо глянул на него отец. – С голыми руками на охоту ездишь? А? Скажи, не так?
– Я, батюшка-барин, не жалуюсь. Вашей милостью все у меня есть.
– Ну, то-то!
Отец трижды хлопнул в ладоши. Хлопки прозвучали гулко, как выстрелы. Коля вздрогнул. В дверях показался босоногий мальчуган в холщовой рубахе без пояса, с густо намазанными конопляным маслом рыжими волосами, остриженными под кружок.
– А ну-ка, угости нас, чудо-юдо! – крикнул ему отец.