Он оказался загадкой.
Подробный разговор об «Анне Карениной».
Неожиданное изменение характеров и их оценок.
Замки и загадки героев.
Их злободневность.
Роман написан по методу внутренних монологов, т. е. центр романа, место установления аппарата меняется, меняется и способ отношения к миру.
Сама множественность методов отношения является раскрытием смысла жизни.
Искусство не только отношение к жизни, но и монтаж жизни.
Для того чтобы его понять, мы будем разбирать романы; роман «Анна Каренина» начался как бы с мира Стивы Облонского, с мира отстраненного[1], пародированного, как бы эстрадного.
Но эстрадность переживания красивого, еще не старою человека сопоставлена с трагедией, трагедией его сестры.
Это смонтировано; мы же должны постигать.
Анна в конце романа приходит в свой мир, остраненный мир катастроф, и посмотрите, как экономно и расточительно искусство.
Героиня пушкинского отрывка «На углу маленькой площади стояла карета» не имеет фамилии, она ушла от своего мужа; ей же пришлось увидеть, как возлюбленный уехал от нее, не оглянувшись, убежал, как мальчик с урока; этот кусок кажется как бы первым наброском отъезда Вронского там, в «Анне Карениной».
Это наблюдение – хотите – Пушкина, хотите – Толстого – вскрытие одной сущности.
Героиня неоконченного романа Пушкина и Анна Каренина видят одно и то же – мужчину, который так легко ломает их жизнь, который принципиально легкомыслен.
Теперь я говорю о философии легкомыслия, потому что «Анна Каренина» – роман о двух нравственностях, игра в кошки-мышки, когда мышку – женщину – не пропускают, а кошку – мужчину – с удовольствием пропускают, ласково.
Шопенгауэр говорил, что прелюбодеяние мужчины естественно, а прелюбодеяние женщины противоестественно.
И с этим соглашался и это переводил Фет. И читатель его, Толстой, хотя, вероятно, Л. Н. Толстой читал подлинники.
Но, говоря о Толстом как о явлении, имеющем историческую длительность, мы должны говорить, какой эпохи: – до этой эпохи, во время перелома или после этой эпохи.
Каждая большая книга и каждая эпоха – это суд над жизнью, и кстати заметим, что устройство суда – речь обвиняемого, обвинителя, защита обвиняемого – наложило свой отпечаток или было использовано в истории романа.
Не забудем, что в античные времена в Греции показание обвиняемого, свидетельство обиженного по его заказу писалось писателем и только выучивалось им, обиженным; и были ораторы, писатели речей (логографы), которые гордились тем, что они умеют это делать. И даже сохранилось имя такого человека – Лисий.
Элементы суда видны и в большом романе «Эфиопика».