И это точка зрения Толстого. Он живет в этом мире.
У него похитили жизнь любви – как у Анны Карениной.
У самого Толстого неважная лошадь, и каждое лето он ездит по лесу; его упрекают, что он имеет лошадь, он отказывается от нее, ее расковывают, он возвращает ее, не в силах отказаться.
Лошадь похоронена, по решению бывших учеников Льва Николаевича, в ногах Толстого.
Это был старый богатырский обычай, лошадь остается при хозяине.
Толстой создал один из самых больших яблоневых садов в Европе.
Был страшный холод. Яблони все замерзли.
Он посадил антоновку. Это порода дочеловеческая, корневая.
Деревья стояли черные, это была черная смерть.
Их срубили. Некоторые оставили; год, два, десять они стояли черные.
И вдруг зацвели.
Сейчас они хорошо себя чувствуют.
Я рассказал вам образ человеческой культуры.
Она оживает, рассказывая о воскрешении.
Самое жизненное в Толстом – это то, что он выше того, что мы называем человеческой культурой.
Не художественные достижения, а его умение.
* * *
Но дело не просто.
И я не могу так оставить «Холстомера».
Свифтовский текст о государстве лошадей замешан на презрении к людям.
«Холстомер» написан на попытке презрения.
Оно не удалось.
Лошади Толстого жалеют людей.
Холстомер, как объясняется в тексте у Толстого, это размашистый бег рысака орловской, русской породы.
Этот аристократ – изгой, но он самых высоких кровей и возможностей.
Но лошади на ответ Холстомера, что он, Холстомер, производитель нового лошадинства, говорят, что он не может этого сделать. Он мерин.
В который раз скажу, что когда братья Левины ссорились, спорили о наследстве, брат Левина говорил Левину: твой план трудовой коммуны хорош, но ты пропустил самый главный вопрос (вопрос о собственности), – Холстомер будет говорить то же, что и брат-нигилист; не сказано о жизни главное – вопрос о собственности.
Толстой это понимал.
Он купил землю и записал: вот, купил землю, а соловьи поют по-прежнему и не знают, что они теперь мои, а не казенные.
Холстомер говорил, что счастье людей не в том, что считают за счастье лошади, а в том, чтобы как можно больше вещей назвать своими.
Холстомер говорил о необходимости изменения психологии.
Этой темы не было у Свифта.
И в то же время здесь вопрос о половой жизни, потому что «мерин» – это, по мнению людей, неприличное состояние.
Но это состояние рождает нечто иное.
Постепенно история родовитой особи, которая прославляет породу, превращается в рассказ о том, что же видела эта лошадь среди людей.
Эта лошадь была даже занята этой путаной жизнью с кутежами, и Холстомер возил зря тревожащихся людей, которые думали, что это моя любовница, мое имение, а потом он понял, когда он стал трудовой лошадью, на конюшне, где его плохо седлали; ему было больно, хотя, как замечает Толстой, это доставляло ему особое удовольствие – боль от неправильной жизни.