Я по-разному мыслил в разное время.
Я думаю, что книга о заблуждениях, о живых столкновениях разного понимания жизни, разного понимания долга имеет право на существование, хотя я ее не считаю академичной, уважая академический труд, его трудную дорогу уточнения истины. Много в ней земного и уже освобожденного от листьев забвения.
Для меня путь Достоевского, или Толстого, или Чехова представляется дорогой, вернее, не всегда пересекающимися тропинками, со сменой возможностей понимания жизни. Путь Татьяны Лариной и Онегина не окончен. Книги пишутся не всегда до конца.
Самое трудное – в заблуждении поиска найти истинный вариант.
Лев Толстой, когда писал или собирался написать роман о Петре, говорил и напоминал о крестьянстве, о неподвижности жизни, о том, что как будто когда-то в деревнях князья и крестьяне были очень похожи. Он называл свидетелями старых путешественников.
Даже одежды их мало изменились.
Может быть, изменились к худшему.
Величие литературы в том, что старое понимание, противоречивые понимания, данные в своих столкновениях, не исчезают, они становятся путем в будущее.
Я пытаюсь собрать следы с разных путей, блужданий с разными вожатыми.
Много лет я работал в кино и много раз видел, как режиссеры, показывая картину, еще не вышедшую в свет, говорили, что это только наброски, что все будет переделано.
Люди как будто ежатся, показывая самое дорогое для них.
Хотя набросок – это не так плохо. Во время штурма крепостей набрасывали на стены штурмовые лестницы.
Иначе не перелезешь.
Итак, я уже сказал несколько слов в свое оправдание.
Это старое правило. Боккаччо тоже извинялся. Все извиняются.
Но пусть простят меня, я собираюсь написать еще одно предисловие и даже кое-что повторить.
Льву Толстому принадлежит мысль о том, что область поэзии бесконечна, как жизнь; но все предметы поэзии предвечно распределены по известной иерархии и смешение низших с высшими или принятие низшего за высшее есть один из главных камней преткновения.
У великих поэтов, у Пушкина, эта гармоническая правильность распределения предметов доведена до совершенства.
Чтение даровитых, но негармонических писателей, и то же в музыке, в живописи, раздражает и как будто поощряет к работе и расширяет область; но это ошибочно; чтение Гомера, Пушкина сжимает область, и если побуждает к работе, то безошибочно.
Пушкин присутствует и будет присутствовать в нашей жизни, как весна, она радует, даже если запаздывает, как сегодня на улице.
Помню, в каком зале говорил о «веселом имени Пушкин» невеселый Блок: это было в доме на улице, которая теперь называется Некрасовской.