За это ее оскопили.
Она нужна даже после смерти, ее мясо ели.
У нее блестящий хозяин, он мог бы стать героем великосветского романа, – он вроде Вронского: мертвый среди мертвых.
Мир, в котором живет Толстой, – несколько хорошо замкнутых миров, каждый со своей нравственностью.
Он живет в сдвинутом мире. Когда он пишет – никак не может уложиться, – он пишет о своем мире.
Достоевский говорил про Дон Кихота, что когда будет Страшный суд, человечество положит перед богом книгу Сервантеса и скажет: это человек.
Он говорит про Дон Кихота, что тот был добр, чист и он ничего не мог сделать.
Достоевский говорил, что Дон Кихот виноват только в том, что он был один. Он один хотел перестроить человечество путем разъединенных подвигов, и он остался одиноким.
Конечно, это можно сказать о Толстом.
Странно сейчас говорить о толстовстве, но когда в дни 1905 года надо было, можно было образовать общество, но для этого надо было иметь хотя бы 25 человек, которые к нему принадлежат, то всем известный Толстой в своем старом гнезде не нашел этих 25 людей, с ним согласных.
Те люди, которых он призвал к подвигу, – тогда, когда их было много, они ему верили, но они ничего не могут сделать, потому что он сказал им, что все надо сделать из-внутри, переделав самого себя.
Так что можно написать очень печальную книгу.
– Дон Кихот и Лев Толстой.
Знаменитый, богатый, известный всем, умеющий касаться человеческих сердец, видящих человеческое горе, он был виноват только в том, что он один.
Правда, был Чертков, но это была черная, длинная, неверная тень.
Анна Каренина бросилась под поезд.
Графиня Лидия Ивановна, не злой, обыкновенный человек, видит в этом только неприятность для «святого» Каренина.
Мальчик Сергей ничего не сказал и был, вероятно, прав, когда к нему приходил дядя Степан Аркадьевич.
Он только держался, чтобы не заплакать.
Кругом же мальчики. Они заметят.
Что-то увидел Вронский, только тогда, когда он посмотрел на колеса поезда.
Ему казалось, что виноват вагон железа.
А про железо говорят сны и Анны, и Алексея Вронского.
Виноватых как будто нет.
Поэтому ничего нельзя исправить.
Мир шор.
Мир шороха бумаги.
Мир Толстого не был разорванным, хотя он сказал людям больше чем правду: он сказал им про вину каждого.
И теперь мы не можем спокойно перейти к «Анне Карениной» и к «Воскресению», к двум вещам, поразительно похожим и одновременно не похожим друг на друга.
У нас еще есть время.
Вспоминаю, был жестокий мороз. Место встречи – высокий приморский берег в Комарове.
Мы встретились случайно. Его я знал давно. Мы ссорились, мирились, писали, потом разошлись. Звали его Виктор Максимович Жирмунский. В это время умерла Ахматова. Рукописи ее не оказались на месте. Это была вина людей, которые думали, что эти бумаги их наследство.