Все дети шумят, все дети чем-то недовольны, потому что все реки моют берега в сменах течений. Когда дети в Ясной Поляне, будто бы благополучные, засыпая в кроватках, поставленных рядом друг с другом, шалили, то приходила старая нянька, окутав голову платком, и говорила страшным голосом: «А кто тут не спит? В тот час, когда спать надо». И дети узнавали голое няньки.
Они слышали его тысячи раз, но они почти верили в Ерофеевну, они играли со страхом, то включаясь в него, то отходя от него, как зритель в театре, который верит и не верит в то, что Отелло убивает Дездемону.
Молодой красавец Блок в Шахматове давал спектакль для крестьян. Роль Дездемоны играла красавица девочка, дочь Менделеева. Люди, находившиеся перед балконом, сперва молчали, но временами появлялся легкий смех.
Они смеялись не над господами, не над тем, что люди занимаются не делом, они смеялись, оправдывая себя в том, что они не вмешиваются в действие, не спасают женщину.
Искусство трепетно. Оно гудит, как вольтова дуга. Вы, вероятно, не слыхали или забыли это голубое мычание высоких электрических столбов, электрического освещения на петербургских улицах. Драмы с вылетающим облаком образов шумят на сцене, и противоречия действий делают даже несчастье счастьем зала.
Белинский говорил – для актера сладки его мучения, и мы понимаем, какое блаженство в душу этого человека проникает, когда он узнает, что искра, разгоревшаяся в его душе, разлетится в толпе тысячами искр и вспыхнет пожаром. Мы превращаем и страдание в радость – познанием.
Теперь надо сделать большое отступление.
Для того, чтобы двигаться дальше.
Нужно вернуться к предисловию.
Предисловие говорит о том, что существуют две книги, объединенные в третьей.
О том, что есть перестроенные улицы: но, перестраивая, строитель прокладывает дорогу в старом пейзаже или, скажем, в старой топографии; топография старая – пейзаж будет новый.
Говорится, что здесь, как и везде, есть ворота.
Вот узкое место.
Так вот, есть несколько последовательностей, нитей, это они, сплетаясь, и образуют ткань.
Есть дорога, начатая «Казаками», она продолжена Толстым, – лучше сказать, она продолжена жизнью Толстого.
Есть трудная дорога, про которую мы знаем только: у нее есть начало, завязка; но как быть с концом?
И есть дорога, где встречаются новелла и очерк.
Очерк, который перерастает в художественное произведение.
Это большая тема.
Мы занимались ею в ЛЕФе, в ОПОЯЗе.
Итак, напишем: одно из начал Толстого называется «Очерк Толстого».
Кавказские очерки Толстого потом перешли в систему очерков, я говорю о «Севастопольских рассказах».