Одновременно это как бы жизненная странность.
И необходимость.
Возьмите такое соотнесение Толстого.
Кити смотрит на Левина.
Он это замечает.
« – …О чем ты думала?
– Я думала о Москве, о твоем затылке».
Этот странный ответ ничуть не удивил Левина.
« – За что именно мне такое счастье?.. Слишком хорошо, – сказал он, целуя ее руку».
Толстой рассматривает своих героев часто неожиданно в ожидаемом моменте, в неожиданном ракурсе, в неожиданном положении, и здесь проверяет самое простое: хорошо – плохо.
Мы одновременно понимаем, читатель, что говорим о подробностях у Толстого, их месте, их нужном соотнесении.
Когда Анна едет на поезде узнавать, где Вронский, с которым ссорится, что с ним, она ждет от него письма, то она видит, – мы бы сейчас сказали, монтажно, – маленькие, оторванные, как будто бы не связанные куски, как будто бы связанные без переходов.
Пьяного человека, вывески, девушек. Но все это связано тем, что все это отвергается.
Куафер, который называет себя Тютькин.
Все не то, все поддельное.
Здесь мир как бы разбит на куски и не склеен.
Анна говорит себе, что она расскажет об этом Вронскому, она склеивает эти куски – он будет смеяться, – потом вспоминает, что он не будет смеяться, она не может рассказать Вронскому, они в ссоре.
Этот кусок со всей его неожиданностью монтирует нечто благословенное, где проходит ее дорога к смерти.
Но все-таки скажу: эти куски связываются не по своему реальному существованию, но по моменту вхождения в жизнь человека.
Жизнь, построение вещей Пушкина, которые казались сперва Льву Толстому в своей литературной манере несколько отсталыми, они, может быть, именно в построении когда-нибудь будут новыми и неожиданными – обостренными.
Жизнь неожиданна.
И то, что Анна «должна» отбросить красный мешочек, который у нее на руке, перед этим поездом, перед колесами, – вот эта взъерошенность жизни есть и в мире стихотворений, в мире, уже упорядоченном самим ритмом слов, – мире Пушкина.
Стрелки показывают время, а они оторвались от своей основы, они показывают не то время.
Скажем, в стихах Блока, именно в лирических стихах Блока:
Этот обычнейший кусок пейзажа повторен, он как бы вечно повторяющийся и именно обыденностью разрезающий жизнь.
Видение, ощущение отрезано от внутреннего движения человека.
Это как бы сатирично.
Широко развернутое описание бала у губернатора в «Мертвых душах» дано как описание черных мух, двигающихся на белом сахаре.
Это черные фраки мужчин и белые платья дам.
Но это бессмысленность движения.
В метаниях Чичикова, который объезжает мир, как коммивояжер, сказали бы мы сегодня, это движение дано через оценку колеса его брички.