– А вы видите меня? – спросила она тихо.
– Так же отчетливо, как если бы между нами не было никакого препятствия. Скажем… я и есть это зеркало, в котором вы отражаетесь. Вы видели когда-нибудь счастливое зеркало?
– Я хотела бы поверить, но… ваш голос так печален!
– Это потому, что я редко им пользуюсь! Голос, которому нечего говорить, мало-помалу забывает о том, что можно петь. Безмолвие душит его и кончает тем, что уничтожает… Зато ваш – настоящая музыка.
Он был странен, этот диалог с невидимкой, однако Марианна понемногу успокоилась. Она вдруг решила, что для нее пришла пора самой заняться своей судьбой. Этот голос принадлежал существу страдавшему и страдающему. Она согласна играть в эту игру, но без свидетелей. Она обернулась к кардиналу:
– Вы не окажете мне милость, крестный, и не оставите меня одну на некоторое время? Я хотела бы побеседовать с князем, и так мне будет легче.
– Это вполне естественно. Я буду ждать в библиотеке.
Едва дверь закрылась за ним, Марианна встала, но вместо того, чтобы подойти к зеркалу, отошла к одному из окон, перед которым в большой японской жардиньерке находился миниатюрный девственный лес. Ей стало жутковато остаться лицом к лицу со своим отражением и этим безликим голосом, прошептавшим с оттенком недовольства:
– Почему вы попросили уйти кардинала?
– Потому что нам надо поговорить только между собой. Некоторые вещи, мне кажется, должны быть оговорены.
– Какие? Я считаю, что мой святейший друг окончательно уточнил с вами условия нашего соглашения.
– Он сделал это. Все ясно, все распределено… по крайней мере, мне кажется так.
– Он сказал вам, что я ни в чем не стесню вашу жизнь? Единственное, о чем он, возможно, не сказал вам… и о чем я тем не менее хочу просить вас…
Он заколебался. Марианну поразил перехвативший его горло спазм, но он переборол себя и очень быстро добавил:
– …просить вас, когда появится ребенок, иногда привозить его сюда. Я хотел бы, раз уж я исключаюсь, чтобы он полюбил эту матерински ласковую землю… этот дом, всех живущих здесь людей, для которых он будет неопровержимой реальностью, а не скрывающейся тенью.
Снова спазм, легкий, почти неуловимый, но Марианна уловила поднимающуюся из глубины сердца волну сострадания одновременно с убеждением, что все здесь было безрассудством, нелепостью, особенно эта непристойная тайна, в которой он замкнулся. Ее голос перешел на молитвенный шепот:
– Князь!.. Умоляю вас, простите, если мои слова хоть в чем-то заденут вас, но я ничего не понимаю и хотела бы столько понять! К чему такая таинственность? Почему вы не хотите показаться мне? Разве я не вправе увидеть лицо моего супруга?