– Я повинуюсь, сир! И я благодарю Ваше Величество за такую заботу обо мне.
Мысленно она уже прикидывала, что, попав во Флоренцию, ей не составит большого труда добраться оттуда до Венеции. Она еще не могла себе представить ни как она уладит разногласия с князем Коррадо, ни какую форму соглашения он ей предложит, но в одном она была уверена: она больше никогда не будет жить на белой вилле, прекрасной и ядовитой, как один из тех экзотических цветков, чей аромат очаровывает, а нектар убивает.
Правда, с ней будет эскорт, но она постарается от него избавиться…
Дверь внезапно отворилась. Появился Видок. Не сказав ни слова, он торжественно поклонился. Император вздрогнул. Его взгляд встретился со взглядом Марианны, которая, хотя и не отвела глаз, почувствовала, что невольно бледнеет.
– Правосудие свершилось, – сказал он только.
Но Марианна уже поняла, что голова Франсиса Кранмера слетела. Она медленно опустилась на колени на нагретые огнем плитки, склонила голову, сложила руки и начала молиться за того, кто отныне никогда больше не сможет причинить ей зла… Чтобы не мешать ее молитве, Наполеон отошел и затерялся во мраке зала…
Пушка гремела над Парижем. Стоя возле окна своей комнаты в компании с Жоливалем и Аделаидой, Марианна слушала ее, считая выстрелы.
– Четыре… пять… шесть…
Она знала, что это значит: у Наполеона родился ребенок! Уже среди ночи большой колокол Нотр-Дам и колокола всех церквей Парижа призвали французов молить небо о благополучном разрешении от бремени, и никто в столице больше не спал. А Марианна тем более, ибо эта ночь была последней, которую она проводила в своем доме.
Упакованные чемоданы уже погрузили на большую дорожную берлину, и как только прибудет обещанный военный эскорт, начнется ее долгий путь в Италию. На комоде императорские письма, которые она должна будет передать великой герцогине Тосканской, кичились своими лентами и красными печатями. Мебель в ее комнате уже надела чехлы разлуки. Не было больше цветов в вазах. А душа Марианны уже давно покинула этот дом.
Так же изнервничавшись, как и Марианна, Жоливаль считал вслух:
– Семнадцать, восемнадцать… девятнадцать. Если это девочка, говорят, что она будет носить титул принцессы Венецианской.
Венеция! Только три месяца осталось до того дня, как корабль Язона бросит якорь в ее лагуне! И это имя, хрупкое и пестрое, как сверкающее стекло ее мастеров, переливалось радугой надежды и любви.
– Двадцать, – считал Жоливаль. – Двадцать один!..
Наступила тишина, очень недолгая, но такая напряженная, словно вся Империя затаила дыхание. Затем бронзовые голоса возобновили свои торжествующие возгласы.