Сердце, казалось, сорвалось с места и, подхваченное стремительно несущимся кровотоком, стучало теперь везде, где только можно. «Пройти мимо? – лихорадочно соображал Евгений. – Или остановиться? Поинтересоваться, что случилось, почему милиция?»
Остановиться и поинтересоваться, изобразив ленивое любопытство, было бы, наверное, естественнее. В конце концов, милицейские работники просто так, без причины, не стоят в чужом подъезде в девять часов утра в субботу. И любому жителю этого подъезда должно быть интересно, какая причина привела сюда милицейского работника в столь ранний час, да еще и в выходной день. Значит, придется поинтересоваться, с тоской подумал Евгений, останавливаясь в двух шагах от приоткрытой коридорной двери в полоске тусклого света торчащей из потолка лампочки.
Сотрудник милиции, как оказалось, был на лестничной площадке не один. Рядом с ним маячило бледное и озабоченное знакомое лицо. Невысокого роста мужчина лет пятидесяти, с седыми зачесами на висках, в домашнем тренировочном костюме и мягких тапочках, надетых на босые ноги, проживал здесь, на девятом этаже, в одной из квартир по соседству с квартирой Слизня. Евгений не знал его имени, а может быть, знал когда-то, но забыл за ненадобностью.
Кивком поприветствовав соседа, он перевел взгляд на милицейского сотрудника. В тусклом свете блеснули лейтенантские погоны. В темных, глубоко посаженных восточных глазах по-прежнему сквозило странное выражение, которое нельзя было назвать ни заинтересованным, ни равнодушным. Лицо, сероватое от пробившейся за ночь щетины, выглядело непроницаемым и почти не выдавало возраста.
– Ограбление? – набравшись наконец смелости, спросил он, обращаясь к лейтенанту. Голос прозвучал хрипло и неестественно, как какой-то собачий лай или крик вороны.
Тот вместо ответа поднял брови, сильно наморщив лоб, и слегка пожал плечами. Что, видимо, надо было понимать как «пока не известно».
– Здесь живете? – Голос у лейтенанта оказался басовитым.
Евгений откашлялся, прежде чем сказать короткое «да».
Он старался, изо всех сил старался вести себя естественно и чувствовал, что ничего у него не получается. Будь сейчас на месте молодого лейтенанта какой-нибудь матерый сыщик типа Коломбо – сразу, без суда и следствия, вынес бы ему приговор, только лишь на основании каркающего голоса, неестественной бледности и неуместного покашливания.
По выражению лица лейтенанта невозможно было определить, показалось ли ему поведение Евгения подозрительным и сделал ли он для себя какие-то выводы. Кажется, сейчас он был озабочен другой проблемой, а время делать выводы просто еще не пришло.