Когда Ауле трудился над созданием гномов, он хранил свой труд в тайне от прочих валаров; однако, в конце концов, открылся Йаванне и поведал ей обо всем, что случилось. И Йаванна сказала ему:
— Эру милостив. Я вижу, сердце твое радуется, и оно право, — ибо ты получил не одно лишь прощение, но и дар. Однако, так как ты таил от меня свои замыслы до их исполнения, дети твои не будут любить того, что люблю я. Им, как и тебе — их отцу — будет милее дело их рук. Они будут копаться в земле — и не замечать того, что растет и живет на ней. Не одно дерево ранят удары их безжалостного железа.
Но Ауле отвечал:
— Это будет справедливо и для Детей Илуватара: ибо они станут есть и станут строить. И, хотя создания твои ценны сами по себе и были бы ценны, даже если б никто иной не должен был явиться в мир, однако, Эру даст превосходство Детям, и они будут пользоваться всем, что есть в Арде, — хотя, по промыслу Эру, не без почтения и благодарности.
— Если только Мелькор не затемнит их сердца, — молвила Йаванна. И она не успокоилась, но печалилась сердцем, боясь того, что может случиться в Средиземье в грядущие дни. Потому она пошла к Манвэ, и не предала Ауле, но сказала так:
— Владыка Арды, верно ли, как Ауле сказал мне, что Дети, когда придут, получат верх над созданиями моих рук, чтобы делать с ними, что хотят?
— Это так, — отвечал Манвэ. — Но почему спрашиваешь ты о том?
Йаванна умолкла и заглянула в себя.
— Сердце мое тревожат думы о грядущих днях, — наконец молвила она. — Все, что создано мной, дорого мне. Не довольно ли, что Мелькор извратил столь многое? Ужели никто из моих созданий не будет свободен от владычества других?
— Если бы на то была твоя воля, — кого бы ты охранила? — спросил Манвэ. — Из подвластных тебе кто милей всего?
— Все милы по-своему, — сказала Йаванна. — И каждый помогает оценить других. Но кэлвар могут бежать или защитить себя, а олвар — те, что растут — не могут, а из них более всего милы мне деревья. Растут они долго, а умирать станут быстро, и, если только не будут богато плодоносить, мало кто пожалеет об их гибели. Я провижу это в думах своих. Если бы деревья могли говорить от имени всего, что растет, и карать тех, кто чинит им зло!..
— Странна твоя дума, — заметил Манвэ.
— Однако, так было в Песни, — возразила Йаванна. — Ибо покуда ты был в небесах и вместе с Ульмо создавал тучи и проливал дождь, я вздымала ветви дерев, чтобы пить его, и некоторые пели для Илуватара среди ветров и ливней.
Тогда Манвэ умолк, и думы Йаванны, что вложила она в его сердце, все росли — и переполняли его; и это увидел Илуватар. И показалось Манвэ, что вкруг него вновь звучит Песнь, и он заметил в ней множество вещей, которые, хотя он слышал их прежде, остались незамечены им. И, наконец, Видение открылось вновь, но теперь оно было бледно, ибо он сам был в нем — и, однако, видел, что все держится рукою Илуватара; но вот рука проникла внутрь, — и из нее вышли многие дива, что были прежде сокрыты в думах айнуров.