Приблизившись; я увидел незнакомца; по его пыльной и грязной одежде можно было определить, что он пришел издалека. На его коленях лежал большой ломоть хлеба, в руке он держал складной нож. Но человек, видимо, уже позавтракал, так как отряхивал крошки с колен и, заметив меня, поднялся. Высокий рост незнакомца и суровый взгляд внушали робость, и я счел за лучшее держаться противоположной стороны дороги. Нужда может довести человека до отчаяния, и золотая цепочка, сверкавшая на моем жилете, могла ввести его в искушение, тем более, что вокруг было совершенно безлюдно. Мои опасения, казалось, подтверждались: он вышел на середину дороги и преградил мне путь. — Ну, дружище, — сказал я с напускным спокойствием, хотя на самом деле внутренне сжался, — чего вам от меня нужно? — Обветренное лицо незнакомца было словно вырезано из красного дерева. От рта до уха тянулся глубокий шрам, что отнюдь не украшало внешность бродяги. В волосах сверкала седина, меховая шапка была надета набекрень, что придавало ему ухарский и какой-то полувоенный вид. В общем, он производил впечатление одного из опасных бродяг, которых мне когда-либо доводилось встречать.
Вместо ответа незнакомец некоторое время молча разглядывал меня мрачными желтоватыми глазами и затем со звоном сложил нож.
— Вы не судья? — спросил он. — Впрочем, вы слишком молоды для этого. Меня забрали сперва в Пэслее, затем в Вигтауне. Но пусть только кто-нибудь посмеет теперь коснуться меня. Он надолго запомнит капрала Руфуса Смита. В этой проклятой стране не дают человеку работу и еще сажают за решетку за то, что у него нет средств к существованию.
— Мне очень грустно видеть старого воина в таком состоянии, — сказал я. — В каких частях вы служили?
— В конной батарее, в королевской конной артиллерии. Чтоб ей пусто было, этой военной службе! Сейчас мне около шестидесяти лет, а я получаю нищенскую пенсию в тридцать восемь фунтов и десять шиллингов. Этого не хватает даже для хорошей выпивки и табака.
— По-моему, тридцать восемь фунтов и десять шиллингов в год — довольно изрядное подспорье на старости лет, — заметил я.
— Ах, вы так думаете?! — воскликнул он насмешливо, приближая ко мне обветренное лицо. — Сколько, по-вашему, может стоить этот шрам, нанесенный индийской саблей? А нога, в которой все суставы гремят, как игральные кости в мешке, потому что ее отдавил лафет, во что ее оценить, а? А печень, как губка, а малярия, которая трясет меня, как только подует восточный ветер, — какова рыночная цена всего этого? Согласились бы вы приобрести это за сорок фунтов в год, скажите-ка?