– Ты выла, как волчица, – поддразнил он ее, прижавшись губами к ее шее, там, где еще билась, пульсируя, голубая жилка.
Она отстранилась и подставила ему губы.
– Я и есть твоя волчица… Говорю же тебе: мне ничего не надо, только бы жить с тобой… и с нашим сыном в домике в самой чаще или в ущелье… их ведь там у нас не счесть…
Он удивленно взглянул на нее.
– Ты сказала: «у нас»? Ты и вправду так думаешь?
– Да, да, у нас! Знаешь, впервые очутившись в Лозарге, вырванная из тихой, спокойной жизни, я была просто обескуражена, думала, что попала в ад. А потом я узнала тебя, полюбила, и рухнуло все, что составляло мое прошлое. Теперь здесь я в аду… А рай для меня – это домик на берегу бурной реки; я столько раз вспоминала его в Париже…
Лоб Жана прорезала горестная морщина.
– Гортензия, этого дома больше нет. Ты уехала, и когда меня там не было, пришел маркиз со своими людьми. Все перевернули вверх дном, а потом подожгли… У меня ничего не осталось. Так что, душа моя, я ничего не могу предложить тебе.
– Боже, – простонала Гортензия, – боже, как мог ты допустить, чтобы такой злодей жил среди нас, смертных?
– Допустил, и еще как! – воскликнул Жан. – Я даже знаю некоторых и похуже. Например, того, кто пытался тебя убить… Меня-то жалеть нечего. Мы со Светлячком нашли себе удобную пещеру. И Франсуа помог…
– Но… как ты доехал, откуда эта одежда? Где ты ее достал?
– Тут мне помогла мадемуазель де Комбер. Она была… очень добра ко мне.
– Дофина? Но ведь ты воюешь с маркизом, а она никогда никого в мире, кроме него, не любила. К чему ей тебе помогать? Чтобы доставить удовольствие своему фермеру?
– Нет. Я думаю, между ней и маркизом произошла громкая ссора. Ты знаешь, Франсуа не болтлив, но он намекнул, что там вышла ужасная сцена. Мадемуазель де Комбер болела, когда ты уезжала, но как только обо всем узнала, сразу попросила Франсуа отвезти ее в Лозарг. Не знаю, что они там наговорили друг другу, но мадемуазель Дофина, выходя, была просто вне себя. В карете она разрыдалась и проплакала всю дорогу, а когда приехали в Комбер, заперлась у себя в спальне, улеглась в постель и вышла только на третий день. На ней лица не было.
– Бедная Дофина! Какой страшной порой бывает любовь.
– Бывает и приятной, правда? От любви никогда не устаешь… можно начинать все снова и снова…
Он опять стал ее целовать, нежно касался губами ее глаз, шеи, рта. И вновь Гортензия, позабыв о Дофине, задрожала всем телом, повинуясь мощному призыву. Она растворялась в его поцелуях, обжигающих, как огонь, но на этот раз не хотела лишь получать, ничего не давая взамен. На поцелуй она отвечала поцелуем, на ласку лаской, и ей было приятно ощущать, как содрогается от восторга мощное тело мужчины.