– Хочу, – сказал сын.
К удивлению итальянца с густой шапкой волос, купили всех.
Лангусты, не понимая, что спасены, вертели маленькими головами.
Подъехали к морю. Он опустился на корточки, раскрыл коробку.
– Ну, ребята, живите, – сказал он.
Сын восторженно захлопал в ладоши.
Дома было холодно, светло от лунного света.
Не раздеваясь, она легла рядом, прижалась к его боку.
– Вот, – сказал он и улыбнулся, как всегда, одними губами. – Вот мы и справились. Ничего такого больше не будет.
– Ты уверен? – прошептала она и вдохнула родной запах его лица. – Не сорвешься?
Он усмехнулся:
– Нет, моя радость. Не сорвусь. Свобода.
…Сквозь утренний сон она услышала, как от дома, шурша шинами по гравию, отъехала машина.
– Уехал, – проваливаясь в рассветное тепло, удивилась она. – Куда в такую рань?
В полдень ей позвонили из госпиталя. Он покончил с собой, выбросившись из окна небоскреба на Парк-стрит.
Вскрытие показало, что умер он – трезвым.
Свадебное платье напоминало облако, пронизаннoe утренним светом, а все оттого, что чехол поставили такой, как она хотела – бледно-розовый.
Она так и задумала: не чисто-белое, как у всех, а вот такое – розоватое, словно внутри шелка спряталось солнце.
Звон цикад за раскрытым окном становился все громче, словно и цикады пытались выразить восхищение ее красотой, отраженной в массивном зеркале родительской спальни. Она смотрела на свое отражение, и ей хотелось плакать от счастья. Какая жизнь ждет их впереди! Господи! Богатая, свободная, с интересной работой, праздниками, новыми людьми! Лето можно проводить здесь, в родительском доме на берегу океана, зиму, весну и осень – в Нью-Йорке. Кроме того, есть еще острова, Париж, Рим, Венеция…
– Подожди, – сказал он и дотронулся до ее шеи. – У тебя запуталось вот здесь, – и, осторожно освобождая замок «молнии», зацепившийся за воротник, крепко поцеловал холодный металл.
– Тихо! – дернулась она, упиваясь своей новой властью, которая в эту последнюю неделю стала особенно заметной.
Теперь можно было пробовать эту власть сто раз на дню. Можно было прикрикнуть, слегка обидеться, выйти непричесанной на террасу, снисходительно отнестись к тому, что он думает по поводу Достоевского, сказать младшим сестрам, что устала и в теннис играть не хочет. Все они стерпят от нее, эти люди, все, все, все!
* * *
…Оленя, жившего в остервильском лесу, мучила боль в ноге.
На рассвете боль разбудила его и погнала прочь от дома, через колючие заросли шиповника и дикой малины. В большой голубовато-черной голове возникло воспоминание о реке. До нее надо было добраться и опустить туда ногу с мучительной болью.