Из глубокого кресла возле низенького чайного столика мне навстречу поднимается высокая, представительная женщина с бледным лицом и темными, с проседью, высоко взбитыми волосами.
— Знакомься, Лизонька, — ласково говорит Меншутин, подводя меня к жене.
— Это тот самый Виталий Павлович, о котором я тебе говорил. — И поворачивается ко мне: — Моя жена.
Я пожимаю вялую, узкую ладонь Елизаветы Михайловны и, следуя ее кивку, опускаюсь в кресло напротив. Меншутин тоже садится и тут же властно и привычно овладевает разговором. Предварительно мы с разрешения хозяйки закуриваем, и Меншутин, удобно откинувшись на спинку кресла, принимается вещать:
— Разрешите мне, уважаемый Виталий Павлович, предварительно вам кое-что пояснить. Собственно говоря, я должен был это сделать еще там, — он небрежно машет рукой, — при первой нашей встрече. Вот. Дело в том, что у Верочки были весьма сложные и, я бы сказал, хлопотливые обязанности, и вы должны ясно представить себе их. Должны представить ее рабочий день, выявить весь круг ее обязанностей, четко понять предъявляемые сегодня высокие требования к должности секретаря. Вот. Я подчеркиваю: именно сегодня, в эпоху научно-технической революции, когда все звенья неимоверно усложнившегося административно-управленческого аппарата требуют особой четкости, ритма, деловитости, образованности, широты мышления от каждого работника, а главное, конечно, идейной, политической зрелости. Вот. Без усвоения этих основ, я бы сказал — азов нашей работы вы не сможете понять психологии, нервной нагрузки, уровня ответственности сегодняшнего советского специалиста — управленца вообще и Веры в частности. А понять вам ее психологию, например, необходимо. Ибо раскрытие любого преступления невозможно без проникновения в эту сферу. Вам это следует всегда иметь в виду. Вы меня понимаете?
— Да, конечно, — киваю я в ответ, с тоской и раздражением думая о том, что мне, вероятно, не скоро удастся выбраться из этого словесного потока, и чувствуя, как от тепла, покоя и усталости у меня начинают слипаться глаза.
Я поспешно закуриваю новую сигарету. Что-то мне подсказывает, что не следует прерывать Меншутина и надо заставить себя внимательно слушать, ибо когда человек говорит так много, то среди вороха пустых, громких, хвастливых слов может промелькнуть и что-то полезное, ведь этот человек хорошо знал Веру, ее окружение на работе и саму эту работу.
И я с огромным усилием заставляю себя сосредоточиться на том, что так важно, авторитетно и самодовольно растолковывает мне Меншутин.