— Беверли, — тихо позвал он.
Она вздрогнула от неожиданности, резко обернулась, глаза ее широко раскрылись, длинные волосы взметнулись в сторону.
Ремень замер в нерешительности… Том чуть опустил руку. Он уставился на жену, чувствуя, как прихлынула кровь к щекам: ему стало отчего-то неловко. Такой вид был у Бев перед большими показами мод, и в такие минуты он старался ей не мешать: он понимал, что ее переполняло смешанное чувство страха и соревновательной агрессивности. Образно говоря, как будто ее голова заполнена светильным газом: малейшая искра — и она взлетит на воздух. Бев не усматривала в этих выставках мод возможность отделиться от компании «Делия Фэшнс», самостоятельно зарабатывать деньги, может, даже большие. Если бы все упиралось в это, она бы преуспевала. Но в то же время тогда бы она не была столь чертовски талантлива. Она относилась к этим показам как к своему главному в некотором смысле экзамену, где ее будут аттестовывать немилосердно строгие учителя. В такие минуты люди представлялись ей какими-то безликими существами. У них не было лиц, зато были авторитет и власть.
Вот и теперь широко раскрытые глаза свидетельствовали о нервозности в присутствии авторитета. Нервозность не просто читалась на ее лице, она окружала ее, создавая вокруг почти зримую ауру, некий заряд высокого напряжения, отчего Бев казалась еще привлекательней и в то же время опасней для него, Тома, гораздо опасней, чем за все годы их совместной жизни. Это не могло не пугать Тома: в эти минуты раскрывалась ее подлинная, главная сущность, столь не похожая на ту, которую культивировал в ней Том.
У Беверли был возмущенный и одновременно испуганный вид. Она заметно оживилась, на лице появилось какое-то безумно-радостное выражение. На щеках вспыхнул нездоровый румянец, но под нижними веками остались две чистые белые полоски: казалось, это вторая пара глаз. Кожа на лбу отливала кремовым цветом.
У нее во рту по-прежнему была сигарета, только теперь она торчала вверх: можно подумать, Беверли подражала Франклину Рузвельту. Ох, эта сигарета! При одном ее виде Том чувствовал, как его зеленой волной захлестывает тупая ярость. Где-то в отдаленных уголках его памяти сохранилось смутное воспоминание.
Как-то ночью из темноты Беверли вдруг обратилась к нему и произнесла вялым, невыразительным голосом: «Как-нибудь ты захочешь меня убить, Том. Ты знаешь об этом? Как-нибудь ты захочешь зайти слишком далеко, и тогда конец. Ты сорвешься и лопнешь». Он ответил тогда: «Делай, как я хочу, Бев, и этот день никогда не наступит».