— Ты так говоришь, словно тебе его жалко, — заметил Мещеряков.
— Жалко, жалко, не сомневайся. Мне всех жалко, поскольку все мы части единого целого. Другое дело, что этот ваш маньяк — больная часть, объективно приносящая вред и потому подлежащая скорейшему удалению. Встретившись с ним на улице, я бы отвел его в укромный уголок и там пришиб не задумываясь, как комара. Если твоя конечность поражена гангреной, ты предпочтешь расстаться с ней, а не с жизнью, но это ведь не означает, что тебе ее не будет жалко, правда?
— Опять ты полез в кухонную философию, — проворчал Мещеряков. Неужели нельзя выпить спокойно и поговорить о чем-нибудь более аппетитном, чем каннибализм?
— С удовольствием, — сказал Илларион. — Хочу лишь напомнить тебе, что ты первый затронул эту тему.
— Ну, так я ведь просто пересказал свежую сплетню, — стал оправдываться Мещеряков. — А ты развел тут… тьфу ты, черт! Развел какую-то прозекторскую, честное слово. Даже блевать потянуло.
— В туалете лампочка перегорела, — быстро предупредил Илларион. Учти, полковник: запачкаешь пол — заставлю убирать.
— Прагматик, — пробормотал Мещеряков. Это прозвучало как ругательство. — Слушай, а капусты у тебя нет? Что-то я после всех этих разговоров на мясо смотреть не могу.
— Есть огурцы, — сказал Илларион. — Бочковые, соленые. Дать?
— Коньяк с солеными огурцами… Как-то… Мещеряков с сомнением покрутил в воздухе вилкой.
— Коньяк с капустой, конечно, лучше, — иронически заметил Илларион. Особенно с квашеной. Очень утонченное сочетание. Так дать тебе огурец?
— Не огурец, а огурцы, — строго поправил его полковник. — Давай, жлоб, открывай свои закрома.
Забродов рассмеялся и полез в холодильник, где на нижней полке у него стояла трехлитровая кастрюля с купленными накануне солеными огурцами.
О каннибале они больше не говорили, и, когда в одиннадцатом часу вечера подвыпивший полковник Мещеряков погрузился в такси и отправился к себе домой, настроение у него уже было не такое поганое, как в начале вечера. Общение с Забродовым, как всегда, помогло, и оставалось лишь сожалеть о том, что Илларион опять уезжает на неопределенный срок.
Уже подъезжая к дому, полковник спохватился, что так и не спросил у Иллариона, куда подевался его автомобиль, но потом расслабился и махнул рукой: какая, в сущности, разница?
После работы Сиваков ненадолго заскочил домой, чтобы перекусить и переодеться. Войдя в свой подъезд, он повел носом, и его лицо расплылось в довольной улыбке: на лестнице пахло свежими пирогами, да так, что рот у него, как у собаки профессора Павлова, мгновенно наполнился слюной. Этот запах мог означать только одно: из деревни приехала теща, и они с женой по своему обыкновению весь день провели на кухне, стряпая и сплетничая почем зря. Сиваков ничего не имел против: с тещей у него сложились распрекрасные отношения, не говоря уже о жене. Что же касается стряпни, то в этом искусстве теща Сивакова не знала себе равных, и ее дочь в полной мере унаследовала это полезное качество. Теща была дамой старомодной, о феминизме и эмансипации ничего не знала и знать не хотела, и порядок, который она установила в доме своей дочери, вполне устраивал Сивакова. Частью этого порядка, между прочим, была сытная и очень вкусная еда, к которой в будние дни по вечерам, а в выходные к обеду непременно прилагалось умеренное количество ледяного и чистого как слеза тещиного самогона.