— Грамотно устраиваешься, — похвалил Федор Григорьевич. — Аккуратно.
— Привычка, — рассеянно ответил Илларион, присаживаясь на корточки у кострища. Он вынул из нагрудного кармана линялой камуфляжной куртки сигареты, вставил одну в уголок своего насмешливого рта, прутиком выкатил из догорающего костра уголек, прикурил сигарету и бросил уголек обратно в костер.
— Хорошо у тебя здесь, Федор Григорьевич! — протянул он, вытирая о траву испачканные углем пальцы. — Даже уезжать жалко.
— Здрасьте-пожалуйста, — опешил егерь. — Только приехал, и уже уезжать? Что так сразу?
— Ну, почему же сразу? — Забродов пожал плечами. — Пару дней, как всегда, погощу. Но уезжать-то все равно придется. А когда помру, и вовсе сюда не попаду.
О! — вдруг оживился он. — Идея! Напишу завещание, и в нем отдельным пунктом: так, мол, и так, желаю быть похороненным на кладбище деревни Зинцово, что в Завидовском заповеднике…
— Ну, как есть дурак, — проворчал Нефедов, тоже опускаясь на корточки. — Кто же о таких вещах говорит? Да и рановато тебе о смерти думать.
— А я, Федор Григорьевич, о ней лет с двадцати думаю, — серьезно ответил Илларион. — Работа у меня такая… была. Одно время, помнится, даже и не надеялся, что в своей земле похоронят.
— Как же ты живешь-то? — глядя на переливы красного жара от пепелища, спросил егерь. — С такими мыслями?
— Хорошо живу, — спокойно ответил Илларион. — Ты пойми, Григорьевич: помнить о смерти и бояться ее — разные вещи. Когда все время помнишь, что ты не вечен, живешь как-то… полнее, что ли. Больше успеваешь, да и чувствуешь острее.
— И не боишься? — недоверчиво переспросил егерь.
Илларион пожал плечами.
— Да как тебе сказать. Не то, чтобы боюсь, а… ну, не хочу, пожалуй. Организм, он ведь дурак, ему ничего не втолкуешь. Ему, бедняге, дико: как же это — все останется, а меня не будет?
— И как же ты справляешься? — с неподдельным интересом спросил Федор Григорьевич. Ему действительно было интересно. Илларион непостижимым образом ухитрялся повернуть любой, самый мимолетный и пустой разговор так, что собеседник потом долго чесал в затылке и удивлялся: как же это ему самому не пришло в голову? Вот и сейчас Федор Григорьевич поймал себя на том, что, оказывается, прожил всю жизнь с таким чувством, словно впереди у него тысяча лет. А ведь, если задуматься, осталось-то всего ничего…
— Как справляюсь? — переспросил Илларион. — Да как все, так и я. Голова на что? Не могу же я позволить скелету собой командовать.
— Какому скелету? — удивился егерь.
— Да своему скелету, какому же еще!