Но здесь Анна увидела нечто такое, отчего сразу забыла обо всем остальном.
Под грудой деревянного и стеклянного сора лежала она сама, ничком. Костюм от Балансьеги разодран, ноги нелепо вывернуты, волосы на голове тлеют, а правая рука, кошмар, лежит в двух шагах от тела. Из красного, кровоточащего ошметка торчит белая кость…
"Это я! Меня убили!" поняла Анна, и стало ужасно жалко себя, такую истерзанную, изорванную.
Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу…
Анна громко всхлипнула, хотела вытереть покатившиеся из глаз слезы, но рука осталась сухой. Правая рука, та самая. Она была на месте, никуда не делась!
Вообще все тело было в полной сохранности. Правда, оно сделалось каким-то… каким-то неясным.Анна держала ладонь у самого лица, но видела ее будто сквозь туман. Или это сама ладонь была соткана из тумана?
Удивительно при этом, что все, происходящее на месте взрыва, можно было разглядеть очень подробно. Любая мелочь, на которую Анна обращала взгляд, сразу представала в резком фокусе и очень близко.
Лопнувшая бутылка джина "Гордоне".
Шеврон на рукаве мужчины, вбежавшего в бар вместе с другими людьми, часть из которых была в форме, часть в белых халатах, а часть в обычной одежде.
Родинка на плече орущей француженки.
А между тем очков на носу у Анны больше не было. Они валялись на полу, разломанные в трех местах, с треснувшими стеклами. Их тоже было отлично видно. Да что видно! Она протянула руку и запросто потрогала титановую дужку. Однако странный полет при этом не прервался. Анну все так же утягивало вверх, сквозь темный колодец, к медленно, очень медленно приближающемуся свету!
От полнейшей несовместности всех этих событий и ощущений ей стало… нет, даже не страшно, а невыносимо одиноко. Она была одна, совсем одна в этом жутком пищеводе, этом шланге, этой прямой кишке, от всего оторванная, всеми покинутая. Когда Ю.А. ее бросил, тоже казалось, что худшего одиночества на свете не бывает, но нынешнее было в тысячу, в миллион крат безысходней.
Одна, навсегда одна, содрогнулась Анна и зажмурилась.
Вдруг что-то коснулось ее щеки. Точнее, не коснулось, а будто обдало дыханием. Анна открыла глаза и вскрикнула от неожиданности.
Рядом, совсем близко, кто-то был! И справа, и слева.
Она узнала этих людей, хотя, в отличие от фигурок, суетившихся в разгромленном баре, эти были видны смутно, одними контурами.
"Не бойся, Нюсенька, не бойся", – шепнули с одной стороны.
"Не стремайся, подрунька, прорвемся", – хрипловато дохнули с другой.
"Нюсенькой" ее называла только бабушка, которая умерла в семьдесят восьмом. "Подрунькой" – единственная настоящая подруга, Верка, разбившаяся на машине в позапрошлом году.