Их часто видели вместе, но редко слышали их разговор. Рустам и раньше не отличался многословием теперь же и вовсе стал молчуном. И что удивительно, юный, порывистый Спаргапис беспрекословно подчинялся Рустаму. Это была крепкая немногословная мужская дружба. Замолкли злые языки. Кочевники верили в зов крови. Спаргапис выбрал себе отца.
Онемели и те, кто знал правду. Потому что, когда один из них попытался намеками довести до сведения царевича тайну его рождения, то Спаргапис, не разобравшись по молодости лет, в чем дело, сообщил матери о странном разговоре с приближенным. Больше зуд языка не мучил услужливого "доброжелателя"— ему отрубили голову.
После того как попытка открыть через третье лицо глаза Спаргапису окончилась неудачей, замолчал и Бахтияр. Он лучше других знал, как страшна и безжалостна царица в гневе.
* * *
Рождение сына не изменило отношений между любовниками. По-прежнему Томирис оставалась царицей для Бахтияра. С рождением сына мечта его вновь обрела крылья. Он верил, что рано или поздно, нр он достигнет всего задуманного благодаря своему сыну. Подтверждением этому были явные знаки внимания, которые ему вдруг стали оказывать могущественные вожди массагетов Шапур и Кабус, те самые, которые еще недавно считали ниже своего достоинства даже разговаривать с ним. А ведь их опасается сама царица! Но особенно приятно стало на душе, когда вреднейший и хитрейший Хусрау, ничего не делающий без выгоды, стал прямо-таки заискивать перед ним. Бахтияр, далеко не глупый человек, понял, что он не только нужен этим очень влиятельным вельможам, но просто необходим.
Правда, он ошибочно приписывал это своему отцовству, но что союз с этими вождями даст ему больше, чем любовная связь связь с царицей,— не вызывало у него сомнения.
* * *
Словно псы, обнюхивающие друг друга при знакомстве, крутились вокруг да около Бахтияра Хусрау, Кабус и Шапур. Приглядывались долго. Уже не раз гостил Бахтияр в богатых юртах внезапно воспылавших к нему дружескими чувствами вождей, охотился в поймах Яксарта и Окса, но дальше вскользь брошенного намека, после которого подобно улитке прятались рожки в раковину, дело не шло. Слишком дорогой была плата за неосторожность — собственная голова. Но наконец Хусрау решил, что Бахтияр созрел. Друзья тщательно обсудили план и распределили роли. Собрались у Кабуса...
* * *
Бахтияр нахлестывал коня, словно за ним гналось чудовище. Ему казалось, что он все еще слышит злобный рык Шапура, ядовитые реплики Кабуса и жалящие, подобно осиному жалу, слова Хусрау.
В просторной юрте Кабуса все было как обычно: обильный дастархан, мягкие подстилки из выдровых шкур, удобные валики-подлокотники, негасимый огонь священного очага под бронзовым треножником, развешанные на стенах и начищенные до блеска доспехи и орудие — все знакомо, но что-то настораживало.