– Что ты! – И Сибилла щекой почувствовала его улыбку. – Что ты, я – идиот, конечно, но я не болен, а если и болен, то чуть-чуть, не беспокойся…
Наконец он отвечал так, как должен был отвечать десять минут, десять лет, десять жизней, десять веков назад, завершив свой ответ спасительной фразой, которую Сибилла сама невольно ему подсказала:
– Поезжай лучше на поезде, мое солнышко. Я так не люблю, когда ты летаешь.
Сибилла откинула голову, прижалась спиной к его груди и несколько секунд покачивалась с носка на пятку, словно бы выздоравливая. Большого зеркала у них в спальне не было, и они смотрели через застекленную дверь в сад, уже немного потрепанный, с пожухлой травой, – смотрели, но не видели.
По счастью, поезд со спальными вагонами «Париж – Мюнхен» нашелся, он отходил в семь часов вечера и прибывал ранним утром. По счастью, потому что гроза, что все собиралась грянуть над Парижем, гнала и гнала на восток тяжелые черные тучи, нагруженные молниями и ливнем, и их свирепые отряды настигли бы самолет Сибиллы гораздо раньше, чем он долетел бы до Мюнхена. В воздухе пахло серой, а в небе стоял тот мертвенно-оранжевый свет, который очень бы беспокоил Франсуа, лети Сибилла на самолете. Франсуа внес чемодан Сибиллы в купе, положил его в сетку. Он охотно поздравил бы себя с выпавшим ему счастливым случаем, если бы не знал, что устроил этот счастливый случай сам. Потом он стоял на перроне, смотрел на Сибиллу, которая улыбалась ему через грязное стекло, кричал и писал пальцем на этом грязном стекле, чтобы она непременно позвонила как только приедет, забывая, что телефонный звонок может не застать его дома или застать не в одиночестве… Поезд дышал, будто огромный пес в жару, потом испустил вздох преждевременной усталости, вздрогнул, встряхнулся и потихоньку стал отделяться от перрона. Франсуа быстро-быстро замахал рукой, которую поднял слишком рано.
Когда он вышел из здания вокзала, битва на небесах уже разгорелась всерьез: молнии с грохотом раздирали небо и обрушивали громы на крыши. Город, замерший, насторожившийся, похожий на черно-белую гравюру, пах по-деревенски озоном, травой и влажной листвой, что предвещало близкий дождь. Франсуа побежал бегом, чтобы не попасть под ливень, но ливень застиг его прежде, чем он успел добежать до противоположного конца площади – прямо посередине. Не потоки воды, а один плотный поток хлынул на Франсуа с яростным и равномерным гулом водопада, будто суровое возмездие природы, которая иногда карает без конца досаждающих ей людей. За всю его жизнь не обрушивалось на Франсуа столько воды, и домой на бульвар Монпарнас он вернулся промокший до костей. Франсуа зажег свет. Дом без Сибиллы был, как всегда, пустым и грустным. Франсуа присел на край кровати, огляделся, пожалел себя немного и стал искать полотенце, чтобы вытереться, и что-то сухое, чтобы переодеться.