Увы, оказывается, все это время он ошибался! Однако, в конце концов, разве есть на свете такое человеческое существо, неважно, могущественное или убогое, которое хотя бы раз в жизни не проснулось от сильнейшего сердцебиения с трагическим ощущением зыбкости мира, хрупкости родственных связей и неизбежности смерти? Какое из человеческих существ, как и все, случайно появившееся на свет или, лучше сказать, появившееся по воле отца и матери, не приходило в ужас от одной только мысли, что жизнь его зависит от весьма ограниченных физических и умственных возможностей, которые, конечно, лучше бы были совсем иными. Отличными от возможностей всех прочих людей. А в общем-то, заранее известно, что человек смертен и рано или поздно умрет, и в этом нет никакой драмы. Вот именно. Наш дух свыкся с мыслью о неизбежности смерти, однако нескорой, всегда нескорой, и это в определенной степени подавляло страх Матье. Загвоздка, беда заключалась в том, что смерть приходила слишком рано. Принять такое было невозможно. Но изменить ничего нельзя. И тем не менее это не довод. Неужели только потому, что Матье предстоит умереть не в ожидаемый срок, а согласно совсем иному графику, придется разыгрывать все эти комедии? Когда он думал, что умрет нескоро, то был счастливым. Был счастливым объектом. Объектом, который смирился с тем, что он всего-навсего объект. На который обращается совсем немного внимания. И Матье принимал все, чему суждено было быть, с воодушевлением, задором, признательностью. Несмотря ни на что. Вопреки всему. По причине всего. И он обязан снова стать этим счастливым объектом, иначе он ничего не понимал в этой жизни. Как будто и не жил. Это вопрос чести, вопрос смерти или жизни, а не наоборот!
Уже выйдя на улицу, Матье припомнил, что в офис-то он ездил, чтобы произвести инвентаризацию проектов, планов и работ, а также указать, кто из сотрудников его заменит. Ему тогда захотелось ощутить себя истинным профессионалом, и он затеял странную беседу с экс-воздыхателем Матильды. Странную, зато теплую: номер телефона на столе был единственным положительным результатом дневных мероприятий.
Матье сел в машину, которая теперь, когда ветер стих, пахла табаком, бумагой – там были в кучу свалены планы, – в общем, его запахами. И Матье внезапно пришла в голову мысль, что это единственный принадлежащий ему уголок на свете. Квартира числилась за Элен, которая и царила там среди своих цветов, своих духов и запаха сандала, палочки которого она помещала повсюду, даже на лампах. У Матье же никогда не было тех самых четырех стен, внутри которых кто угодно был в состоянии организовать для себя свой дом. У него был только этот странный уголок из гремящего железа, набитый окурками и картами, и в этот момент до него дошло, что когда автомобилисты пользуются домкратом, то как бы подпирают сбоку для надежности свою машину, свой единственный кров, свое единственное убежище.