– А такое может быть?
– Скорее всего, нет. Но мне недостает мужества это проверить.
– Когда ты узнал, что он жив?
Кэнфилд подошел к окну. Дети разошлись по домам. Ворота парка были закрыты.
– Двенадцатого июня тридцать шестого года. Я совершенно точно идентифицировал его личность. Полтора года спустя, второго января тридцать восьмого года, я внес соответствующие дополнения в досье.
– Боже праведный!
– Да… Боже праведный.
– И ты никогда не говорил ей?
– Нет.
– Но почему, папа?
– Я мог бы привести тебе двадцать или тридцать убедительнейших доводов, – сказал Кэнфилд, по-прежнему глядя в окно. – Но три из них самые существенные. Первый – он уже достаточно попортил ей жизнь, он был сущим адом для нее. Второй – после смерти твоей бабушки не осталось ни единого человека, способного идентифицировать его личность. И третья причина – твоя мать верила… что я убил его.
– Ты?!
Майор повернулся к молодому человеку.
– Да. Я…. Я был убежден в этом… Убежден настолько, что заставил двадцать два человека засвидетельствовать его смерть. Я подкупил провинциальный суд неподалеку от Цюриха и получил свидетельство о его смерти. Совершенно подлинное… В то июньское утро, в тридцать шестом, когда я узнал правду, мы пребывали в нашем коттедже на заливе, я сидел во дворике и пил кофе. Вы с матерью возились с лодкой и позвали меня, чтобы я помог спустить ее на воду. Ты носился за ней со шлангом, она смеялась и убегала от тебя. Она была такая счастливая!.. Я не сказал ей. Вероятно, мне должно быть стыдно, но все обстоит именно так.
Молодой человек сел в кресло. Он пытался заговорить, но не находил нужных слов.
– Ты уверен, что хочешь остаться со мной? – спокойно спросил Кэнфилд.
– Должно быть, ты очень любил ее, – сказал юноша.
– Я до сих пор ее люблю.
– Тогда… я хочу остаться с тобой.
Кэнфилд почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Но он поклялся: ни при каких обстоятельствах не давать волю чувствам. Ведь ему предстояло пройти еще через много испытаний.
– Благодарю тебя за это.
Он снова повернулся к окну. Зажглись уличные фонари – они словно говорили людям, что война вполне способна погасить их, но пока этого не произошло, можно жить спокойно.
– Папа…
– Да?
– Почему спустя полтора года ты все-таки внес изменения в досье?
После продолжительного молчания Кэнфилд наконец сказал:
– Я должен был это сделать… Сейчас это звучит забавно: «Я должен был это сделать». Потребовалось восемнадцать месяцев, чтобы принять решение. Когда же я наконец его принял, хватило пяти минут, чтобы осуществить его на практике.
Он замолчал, размышляя, надо ли говорить юноше все. А какой смысл скрывать?